Борька появился у Веры и Виктора Сергеича, когда никто уже ни на каких детей не рассчитывал. Да и было бы странно: профессор Виктор Сергеич Полянский уже давно был дедом, а Вера, хоть и вышла замуж впервые, но тоже больше в бабушки годилась, особенно при нынешних темпах, — ей было сорок шесть. И все же природа решила испытать их на прочность и предложить особый бонус. И родился Борька. И стало ясно, что судьба с проверкой не мелочилась — Борька родился с синдромом Дауна.

Это сейчас как-то сдвигается отношение к особенностям разных людей, объединяются их родители, расширяются горизонты, но и нынче это требует большого мужества и невероятных усилий. А тогда — и говорить нечего! Но выбор для Полянских был исключен, тем более, что союз их родился из большой любви и Борька был ее результатом. Поэтому они ни о чем не раздумывали, загородили его от всех ветров и стали жить в предложенных обстоятельствах.

Как очень часто бывает в семьях, где есть беда или проблема, не имеющая решения, Полянские всегда были внешне на порядок веселее и жизнерадостней, чем могли бы быть не только с учетом своей реальности, но и вообще при обычных обстоятельствах. Они практически переселились на дачу, часто принимали там гостей и из-за их забора все время доносились музыка и смех. По соседству с ними жила простая многодетная семья Чирковых, там в несовершенство потомства никто не вглядывался, просто рожали следующего и, откровенно говоря, в толпе соседских ребятишек Борька не очень-то и выделялся. Матом и свистом он овладел одновременно с хождением, носился за Чирковыми по всей Малаховке, толокся у них в коровнике, даже привязал к старому поясу от халата свою детскую ванночку, называл ее Белянка и волок вслед за двумя чирковскими коровами на поляну пастись. Чирковы его держали за своего, не позволяли чужим его обижать и дразнить и на какое-то время Вере и Виктору Сергеичу показалось, что ничего необычного в их жизни нет, что все как у людей, а то, что из Борьки не получится следующего профессора Полянского, так это драма небольшая, не всем же.,.как говорится.

Перемены случились, когда Чирковых стало так много, что они не помещались уже в свою старую халабуду, продали ее, купили дом в Ростовской области и их только след простыл. Борька к этому времени уже был пятнадцатилетним подростком, с легко узнаваемой спецификой развития, а дома он сидеть не привык, скучал очень, убегал за калитку и не раз возвращался изрядно побитым. Виктор Сергеич постарел, ослаб и даже физически не мог уже Борьку остановить. Вера понимала, что так все продолжаться не может. Через два года Борька должен был окончить коррекционную школу и что с ним делать тогда? Да и вообще, ей самой уже был шестьдесят один год, Полянскому — восемьдесят, кому Борька будет нужен, если останется один?! Умилявшиеся до этого гармонией Борькиного сосуществования с Чирковыми друзья дома наперебой стали ужасаться его перспективой и советовать Вере заняться вплотную Борькиной социализацией. Легко сказать! Они вместе с советами хоть какое-то решение подсказали бы, а то только пугали ее и накручивали. И все в один голос твердили:"Надо куда-то его пристроить, чем-то занять, чтоб он выжил и без вас!"

И наконец решение нашлось! Борька как раз только окончил свою школу, какие-то элементарные знания и представления в него там вложили, он чуть-чуть считал, кое-как писал и как-то мог прочесть несложный текст. И купивший и заново отстроивший чирковскую развалину Моисей Маркович по-соседски Полянским помог. Он устроил Борьку работать в Мосавтоматторг!

Многие еще и сейчас ностальгически вспоминают те, похожие на старый холодильник ЗИЛ, автоматы с газировкой. Хочешь — за копейку пей простую шипучку, хочешь за три — слегка отдающую дешевым шампунем фруктовую! Если, конечно, стакан обнаружишь, это был большой дефицит. Вот Борьке и был выделен участок между Преображенкой и Щелчком, на территории которого он должен был осуществлять надзор за надлежащим состоянием автоматов с газировкой. И тут нужно понять следующее. Обычные, «нормальные» люди устраивались работать в Мосавтоматторг с заранее четким и единственным бизнес-планом: зарабатывать, помимо жалкой зарплаты в 80 рублей, продажей сиропа из вверенных им автоматов кафе и ресторанам для изготовления пойла типа «морс», а стаканов — продавцам пива и кваса, а особые умельцы еще умудрялись и переполовинивать монеты, гремящие внутри. Так что доходность их объектов можно было себе представить. Специфика же Борькиного развития отличалась тем, что дауны совершенно бесхитростны, не умеют и не пытаются врать и мухлевать. Поэтому преисполненный гордости за оказанное доверие Борька, надев папин огромный для него пиджак, повязав его галстук и монополизировав его портфель, с высоко поднятой головой шел ежедневно выполнять свой долг, бывая на работе в три раза чаще, чем необходимо, с одной только целью, чтоб автоматы работали безупречно и всего там хватало!

Стоит ли говорить, что в первый же месяц Борька перевыполнил план в шесть раз. Сначала сослуживцы не поняли возникшей опасности, потом сообразили и для начала набили Борьке морду. Он мужественно стерпел и выдал в следующем квартале прибыль 800%. Ему дали премию, которую коллеги отняли вечером того же дня, но Борька работал не за страх и не ради денег, а за совесть. Когда через квартал премию отняли снова, а отлупили серьезней, Вера Полянская прибежала к директору автоматторга просить, чтоб деньгами его не поощряли — товарищи не простят, а уходить со службы Борька категорически отказывается. После Вериного визита форма поощрения изменилась и каждые полгода Борька стал награждаться именными часами. Это понравилось ему куда больше, а сослуживцев не так волновало. Борька надевал все наградные часы одновременно и не было для него большего счастья, чем ответить на вопрос, который час.

Так продолжалось лет пять. Борька продолжал работать и показывать экономическое чудо, к этому моменту обе руки его до локтя были унизаны одинаковыми часами и в зоне нахождения Борьки раздавалось такое громкое тиканье, что все находившиеся рядом начинали присматриваться, не вылетит ли из него кукушка. На Борьку показывали пальцами, открыто высмеивали и в лицах изображали, как он в длиннополом пиджаке, с поддернутыми рукавами, в десяти парах часов спешит проверять автоматы. Директор и главбух, которые не могли на Борьку нарадоваться, потому что один его участок перекрывал выручку всех других автоматов по Москве, понимали, что надо придумать новую награду для такого бесценного сотрудника и переломить общественное настроение. И придумали. Фотография Борьки с блаженной улыбкой на характерном лице заняла место между заслуженной учительницей и знатным токарем на стенде «Лучшие люди нашего района». Это было гениальное решение! Борька был счастлив, проведывал стенд каждый день, регулярно возлагал к нему цветы, страшно гордился и сумел внушить эту гордость стареющей Вере и дряхлому Виктор Сергеичу. И сослуживцы от Борьки отстали. Где они и где стенд?! Опять стало все хорошо, как когда-то с Чирковыми.

Казалось, так могло продолжаться бесконечно. Но беда, как у нас водится, пришла откуда не ждали. Вернее, оттуда, откуда ждут всегда — с Запада. В Москву приехала какая-то английская делегация, возглавляемая неким то ли сэром, то ли пэром, в общем кем-то высшего разряда. И пока основная часть делегации заседала в разных парадных залах, леди — жена этого самого сэра-пэра захотела ознакомиться с благоустройством обычного московского жилого района. Суетливые сотрудницы Комитета советских женщин поволокли гранд-даму по бульварам и детским площадкам и в процессе миграции вся эта группа товарок наткнулась на злополучный стенд. Леди, видимо, была первой, кто вгляделась в эти лица. Изуродованная однобокой толерантностью, она сразу опознала Борьку и умильно зарыдала, что никогда не подозревала, что где бы то ни было, а тем более в России, гуманизации шагнула так далеко вперед, что портреты даунов вывешивают на улице как образец идеального человека. К Борькиному несчастью окружавшее леди бабьё и неясные мужики в серых костюмах не разделили ее ликования. «Какой, блядь, даун!!! — орал позже председатель райсовета! -Я вам покажу — даун! В моем-то районе! На стенде передовиков!!!» Назавтра портрет Борьки был снят с Доски почета и исчез в неизвестном направлении.

Борька был безутешен. Он не понимал, за что. Он работал лучше всех. По правде сказать, он даже выгребал у Веры и папы все монеты и добавлял их в автоматную выручку. За пять лет он не выпил бесплатно стакана воды за копейку. Если кто-то крал или разбивал стакан, Борька приносил новый из дома, только бы все соответствовало. В чем он провинился? Что он сделал не так? Он готов был работать бесплатно, но он хотел знать, как хорошо он работает. И это было признано. И его портрет висел. И под Доской Почета высаживали цветы и было написано — Лучшие Люди. Почему он перестал быть лучшим человеком, если ничего не случилось?!! Борьку охватили те же чувства, что когда-то — ветеранов вьетнамской войны. Он швырнул все свои наградные часы на ступеньки Мосавтоматторга и больше на работу не вышел. Он вообще сразу как-то сдал, обвис словно сдулся, стал мрачный и нелюдимый и все время болел. А весной, почти следом за Виктор Сергеичем его не стало. Об этом как-то, видно через соседа Моисея Марковича, узнали в автоматторге. К Вере заехал сам заведующий, долго пил с ней чай, говорил, что лучше сотрудника, чем Борька, у него не было и, уезжая, оставил ей Борькин портрет с Доски почета.