Несколько лет назад я потерял сестру. Саша, так ее звали, ушла однажды утром на работу и не вернулась. Мы с матерью обзвонили все больницы, потом морги… бесполезно. Пропала и все. Правда, наше горе слегка размыто одной её особенностью, с которой она родилась, и которое теперь дает нам некоторую надежду. Ждать.
Разбирая бумаги, я наткнулся на историю, которую много раз слышал от Александры. Сестра говорила, что чем больше винтиков в механизме, тем сложнее предугадать результат. Однако, человек, по существу, парадоксален, и, если мы хотим ускорить разрешение ситуации, то нужно как можно больше людей посвятить в суть ее. Поэтому я и решился познакомить вас, друзья мои, с историей, написанной моей сестрой. Привожу ее здесь полностью. Может быть, это поможет ей вернуться…
«…Будучи замужем за хорошим и добрым человеком со мной произошел удивительный случай, изменивший всю мою жизнь. Тогда я даже не придала этому того значения, к которому стоило хотя бы прислушаться. Сейчас, по прошествии 10 лет, я все чаще оглядываюсь на это наше прошлое путешествие.

Мы жили в Москве, я училась в институте на третьем курсе, муж продавал книги. Мы были уже женаты около полутора или двух лет. Жили мы в выселенном доме на улице Трубной, там, где теперь проходит новая ветка метро, в бывшем доме Гиляровского, дух которого периодически пил с нами водку и чай. Это было счастливое время. Чудеса окружали этот дом, который охранял нас, а мы платили ему любовью. Мы с Майком часто гуляли. Любимым местом наших прогулок был Рождественский монастырь, в котором время текло густо и неторопливо. Это был старо-патриархальный остров, с выщербленной ветром кирпичной кладкой полдюжины келий, где доживали свой век истощенные святые бабушки, при взгляде на которых щемило сердце. Нравились мне подвалы Кропоткинской библиотеки (на Волхонке), спустившись туда, я словно попадала в заколдованный замок, наполненный призраками прошлого, каждый из которых жаждал поделиться своей историей. Когда начали строить собор напротив, подвалы, видимо, затопило, потому что библиотека была напоена тихим сожалением происходящего. Таганской площади (равно как и Красной) я опасалась. Переходить ее было жутко — казалось, что идешь по крыше бездонного колодца, в котором спит большой черный зверь.

Я не любила Москву многолюдную, торговую, спешащую. Я скучала и искала её уходящий старокупеческий уклад, проявленный в редких неснесенных переулочных зданиях. Эту ностальгию по прошлому получила я от бабушкиных рассказов о её детстве.

Бабушка рассказывала, что когда-то они жили в собственном доме, с широким парадным, крутой лестницей на второй этаж. В просторной гостиной они с сестрой залезали на подоконники, где за тяжелыми шторами прятались от слуг. Бабушка умерла уже семь лет назад, но я, как наяву, вижу ее сейчас маленькой девочкой, в длинной кружевной рубашечке, бегущей через весь двор на конюшню к вернувшемуся отцу. Бабушка рассказывала, что на втором этаже была потайная дверка, которая открывалась выходом на маленький балкон, скрытый снаружи колоннами и лепниной. До рассвета прокрадывалась она туда, чтобы поймать первый луч солнца, озаряющий золотые купола далекого монастыря.

Первые годы моей институтской жизни я потратила на поиски такого дома. И множество похожих мест обнаружила я, но ни одно из них не затронуло мою душу родным теплом. Все эти старинные дома были одинокими, грустными и пустыми. И я отказалась от поисков. По прошествии какого-то времени, я стала замечать, что теряю себя прежнюю, что привыкаю к Москве, и ужаснулась. Вот тогда и произошла со мной эта история.

Теплым субботним вечером, мы вышли на прогулку, из нашего дома 17 на Трубной, поднялись по переулку Последнему к Сретенке, не торопясь, пересекли бульвар, отметив нищету жителей за прекрасными эркерами, подивились необъятному белому коту в переулке Милютинском, и дворами вышли на Мясницкую. Там, во дворе, окруженном кирпичной стеной, стояли лавочки перед детской площадкой, на них мы и расположились отдохнуть. Помню, что было очень тепло. Светило яркое солнце, поэтому мы сели в тени какого-то дерева спиной к забору. Двор был квадратный, арка длинного дома напротив выходила в Кривоколенный переулок.
Мне нравились эти места за брусчатые мостовые и не нравились за холодную тишину стерегущих посольств. Поэтому неизвестно, что подвигло меня перейти улицу и войти в дверь одного из этих старых домов. Видимо сама дверь. Надо сказать, что она была удивительная. Высотой метра два с половиной, украшенная по периметру металлической вязью, в которой угадывались то ли письмена, то ли символы… Я не смогла пройти мимо. Потянув за металлическую ручку, в виде львиной головы с открытой пастью, я попала внутрь. И оказалась в помещении между двух огромных портретов, так мне показалось вначале, в тяжелых старинных медных рамах, украшенных тем же узором. Наверх поднималась широкая чугунная лестница, с резными пролетами и перилами, из-под которых рассматривали вошедшего хмурые львиные морды. Было сумрачно и прохладно, как обычно бывает в подъездах. Потолка я не видела, но знала большую высоту, чем и объяснила себе происхождение сырости. Но больше всего меня привлекли картины. Белый и черный рыцарь в длинных плащах двухметрового роста застыли друг против друга, не союзники и не враги, просто связанные одним обещанием. Подернутые серой дымкой, они, словно стражники, охраняли вход, поставленные мудрым хозяином. Когда мои глаза привыкли к сумраку, я с удивлением отметила, что обе они наполнены призрачным свечением, будто изнутри пробивающееся наружу. И, думая о необычных красках, я подошла к левой раме, с надеждой разглядеть, как написан портрет… И увидела потрескавшуюся по бокам амальгаму. Восхищение мое сменилось ужасом, когда я поняла, что это зеркало. И оно не отражало меня, равно как и часть двери, попадавшую в обзор и то, другое зеркало напротив. Оно не отражало настоящее, в нем жила война. Там, в глубине лилась кровь, мелькали копья, мечи, шпаги… и цифры свивались в двойные спирали, а люди меняли шпаги на ружья, и ружья меняли на протоквазары. И все они, как кубики, составляли нитку ДНК, которая подобно радиоволне пыталась достучаться до кого-то Дальнего, за гранью. И тут мое внимание привлек человек, идущий по этому полю, раздвигающий растущие колосья спиралей, стряхивая с них цифры и людей, которых был призван спасти. Он шел прямо на меня, оберегая какой-то предмет, завернутый в плащ, и намереваясь отдать его мне. Вид у него был решительный и упрямый, он видел Цель. Волосы на моей голове зашевелились, когда я поняла, что еще пара шагов, и он отдаст это мне. Все кричало у меня внутри — что этого не надо мне, т. е. я не хранитель, такой груз не для меня и что-то еще… Не в силах отвернуться, я пятилась, пытаясь выбраться вон. Расстояние межу ТЕМ человеком и мной сократилось до полуметра, но тут дверь открылась, и я „выплюхнулась“ на мостовую. Человек, открывший дверь, был худощавым, высоким и печальным. Он укоризненно посмотрел на меня, вздохнул и сказал: „опасно приходить не в свое время“. Я сидела на мостовой раздавленная и замерзшая. Таким и нашел меня мой обеспокоенный муж, который очень обиделся моим внезапным исчезновением. За два квартала от места нашего привала перед домом слепых. Действительно наверху оказалась табличка „Дом слепых“. И я подумала, что очень мудро было поставить зеркала на входе дома слепых, они не увидят и не расскажут никому.

Много еще непонятного в этой истории. Муж утверждает, что я специально от него сбежала, преодолев расстояние в два квартала меньше чем за одну минуту, чтобы его позлить, и почему я не помню, о чем мы разговаривали битый час на скамейке, хотя я сидела рядом. Я пыталась объяснить, что меня не было с ним все это время, я была во временной воронке… Но, Майк, всегда такой чуткий и отзывчивый, даже не стал меня слушать. В наших отношениях появилась трещина непонимания. Так, сделав тогда неправильные выводы, мы разошлись.

Сейчас у него другая семья и 2 взрослые дочери. Оглядываясь назад, я с благодарностью вспоминаю то свое прошлое: ведь это просто понять — каждому дано своё время. И я знаю, что мой настоящий муж, никогда не предавал меня! Мой любимый так и живет со мной на Трубной, 17, где есть окно с выходом на крышу. К нам приходят друзья со своими друзьями, и мы с ними пьем водку и чай, а дух хозяина дома спускается пугать рабочих тоннельщиков, поэтому метро здесь никак не достроят…»