I

Очаг желания, причастный высшим силам,
На землю солнце льет любовь с блаженным пылом;
Лежавший на траве не чувствовать не мог:
Играет кровь земли, почуяла свой срок;
Душе своей земля противиться бессильна,
По-женски чувственна, как Бог, любвеобильна;
Священнодействие над ней лучи вершат,
И потому в земле зародыши кишат.

Произрастает все,
Но как мне жаль, Венера,
Что минула твоя ликующая эра,
Когда, предчувствуя любовную игру,
От вожделения кусал сатир кору
И нимфу целовал потом среди кувшинок;
Мне жаль, что прерван был их нежный поединок
И розовая кровь зеленокудрых рощ
Утратила для нас божественную мощь,
Вселенную свою вливая в жилы Пану,
Так что козлиными копытами поляну
Топтал он, звучную свирель поцеловав,
И почва, трепеща в зеленых космах трав,
Вздымалась, чуткая, и смертного качала,
Как море, где берет любовь свое начало,
И как на песнь в ответ немые дерева
Качают певчих птиц, пока любовь жива.
Мне жаль, что миновал Кибелин век бесследно,
Когда владычица на колеснице медной
Из града одного в другой держала путь
И, по преданиям, ее двойная грудь
Жизнь вечную лила, питая человека,
Который ликовал, вкусив святого млека,
И, как дитя, играл, обласканный с пелен,
Душой и телом чист, а стало быть, силен.

«Я знаю суть вещей», — теперь твердит несчастный,
А сам он слеп и глух, бессильный и бесстрастный;
Нет более богов, стал богом человек,
Но без любви сей бог — калека из калек.
Когда бы приникал к сосцам твоим, Кибела,
Как прежде, человек, чтоб кровь его кипела,
Когда бы до сих пор ему была мила
Астарта нежная, которая всплыла,
Свой розовый пупок явив средь пены белой,
Благоухая там, где море голубело,
И, черноокая, торжествовала впредь,
По-соловьиному сердца заставив петь.

II

Я верую в тебя, морская Афродита,
Божественная мать, однако где защита, и
Когда привязаны мы к скорбному кресту?
Я верю в мрамор, в плоть, в цветок и в красоту.
— Да, жалок человек, подавлен, озабочен;
Одежду носит он, болезненно порочен;
Его прекрасный торс попорчен в толкотне;
Подобно идолу в безжалостном огне,
Искажена теперь былая стать атлета,
Который хочет жить хоть в качестве скелета,
Уродством клевеща на прежний стройный мир;
Твой лучший замысел, твой девственный кумир,
Когда бы женщина в скудели нашей скудной
Вновь приобщила нас к божественности чудной,
Чтобы могла душа, как прежде, превозмочь
Темницу бренную, земную нашу ночь,
И, несравненная, сравнилась бы с гетерой,
Но нет! смеется свет над гордою Венерой,
Как будто красота ее заклеймена!

III

О, если бы вернуть былые времена!
Все роли человек сыграл в земной юдоли —
И в близком будущем, возжаждав прежней воли,
Кумиры сокрушив, низвергнув их закон,
Постигнет небеса, откуда родом он.
Восторжествует мысль над суеверным страхом,
И в человеке бог, порабощенный прахом,
Восстанет, обожжет сиянием чело —
И, убедившись, что прозревшему светло,
Вернешь ему размах и силы дашь для взлета
Ты, ненавистница ветшающего гнета;
Возникнешь снова ты средь солнечных морей
С неотразимою улыбкою твоей,
Безмерную любовь распространяя в мире;
И затрепещет мир, уподобляясь лире,
В ответ на поцелуй, который ты сулишь!

Возжаждал мир любви, ты жажду утолишь.
. .. .. .. .. .. .. .. .. .. .
Воспрянет человек с мечтой своей свободной,
И светоч красоты извечно первородной
В нем бога пробудит, чей храм — святая плоть;
Готовый скорбь свою былую побороть,
Захочет человек исследовать природу,
Чтоб кобылица-мысль почуяла свободу
И снова, гордая, решилась гарцевать,
И с верой человек дерзнул бы уповать.
— Зачем отверзлась нам лазурь немою бездной,
Где звезды в толчее родятся бесполезной?
Когда бы, наконец, мы вознеслись туда,
Увидели бы мы огромные стада
Миров, спасаемых в пустыне безучастной
Премудрым пастырем, который волей властной
В эфире движет их, вверяя свой глагол
Тому, кто верою сомненье поборол?
Так, значит, мысль — не бред, и есть у мысли голос?
А человек, созрев, как слишком ранний колос,
Куда скрывается? Быть может, в океан,
Где всем зародышам свой срок навеки дан,
Чтоб воскрешала всех в своем великом тигле
Природа, чью любовь еще не все постигли,
В благоуханье роз не распознав себя?

Незнанье нас гнетет, беспомощных губя,
Химеры душат нас в стремленье нашем рьяном;
Из материнских недр, подобно обезьянам,
Мы вырвались на свет, а разум против нас,
И от сомнения он страждущих не спас.
Нас бьет сомнение крылом своим зловещим,
И у него в плену мы в ужасе трепещем.
. .. .. .. .. .. .. .. .. .. ..
Отверзлись небеса, и тайны больше нет;
Воспрянул человек, узрев желанный свет
В неисчерпаемом роскошестве природы;
И человек поет, поют леса и воды
Торжественную песнь о том, что лишь любовь
Способна искупить отравленную кровь.
. .. .. .. .. .. .. .. .. .. ..

IV

О, блеск духовных сил в гармонии телесной,
О, возвращение любви, зари небесной,
Когда, повергнув ниц божественный народ,
Прекраснозадая и маленький Эрот
В белейших лепестках стопами прикоснутся
К Цветам и к женщинам, не смеющим очнуться,
О Ариадна, ты, следящая с тоской,
Как парус движется по синеве морской,
Вдаль унося корабль с Тезеем у кормила,
Пусть ночь одна тебя, невинную, сломила,
Не плачь, но посмотри на тигров и пантер,
Которые влекут, коням подав пример,
По виноградникам фригийским колесницу,
И брызжет черный сок, приветствуя возницу.
— Вот Зевс, великий бык; на шее у быка
Европа голая, чья белая рука
Средь синих волн дрожит на крепкой вые бога;
Он смотрит искоса, как млеет недотрога,
Ланитою клонясь под сень его чела;
Зажмурилась она и как бы замерла;
Ей первый поцелуй и сладостен, и страшен,
А шелк ее волос волнами разукрашен;
Вот лебедь в лотосах, предчувствуя полет,
Под олеандрами мечтательно плывет;
Крылами белыми ласкает лебедь Леду.
Киприда шествует и празднует победу;
Округлая, под стать роскошным бедрам, грудь
Могла бы осветить во мраке ночи путь;
Живот ее как снег с темнеющей ложбиной:
А вот идет Геракл, одетый шкурой львиной,
И разве не к лицу подобный ореол
Тому, кто до небес, не дрогнув бы, добрел?

Под летнею луной, вся в золоте, нагая,
В ночном разрозненном сиянье, не мигая,
Хотя в голубизне лучатся волоса
И освещает мох пустынные дубровы,
Дриада смотрится в немые небеса…
Селена белая раскинула покровы
Над ложем сумрачным, где, погруженный в сон
В ответ на поцелуй молчит Эндимион.
Навек расплакался родник в ночи лазурной;
Нет! Нимфа скорбная над молчаливой урной
О неком юноше прекрасном слезы льет;
Любовью в темноте повеяло с высот,
И вот уже в лесах священных, где садится
На мраморные лбы снегирь, чтобы гнездиться
На изваяниях в беззвучном царстве сна,
Послышалась богам всемирная весна.