Закончил я наше родное 16-е ПТУ, собрался в армию, и вдруг мне на самой последней медкомиссии сообщают, что — а вот фигушки, не гожусь я в родную Советскую Армию, какая-то у меня бяка с непроизносимым названием! Жить-то буду, а вот отдать два года Родине — не получится.

Не скажу, чтобы я был сильно расстроен, потому что два года в кирзачах это, в общем, не то, о чем я мечтал, но в то же время обидно: все ребята — в армию, а я лысый. То есть наоборот, конечно, они лысые, а я лохматый (и сильно лохматый, тогда волосы длинные носили, рокенрол и все такое).

Ну, горевать не стал, профессия есть, электрик, потому пошел в наше Горэнерго. Меня там тоже помурыжили врачи, но к электрической службе годным признали, и вышел я на работу.

Бригада была хорошая, народ разный, приняли хорошо, потому как я от работы не увиливал, инструментом пользоваться умел, а чему в путяге не научили, тому учился по ходу жизни. А наставником мне дали старика Козлова, ветерана и уже пенсионера. Но он еще работал. Его в бригаде так и называли — Старик Козлов.

Старик был старой школы, воевал, хотя про войну много не рассказывал. Только на 9 мая надевал он костюм с медалями, и к нему бегали тетки из профкома, цветы дарили, поздравляли. Какую-нибудь безделку дарили.

И только в этот день он нам, молодым, разрешал в конце рабочего дня выпить. И сам стопку-другую с нами принимал. В остальные дни строг он был, если кто выпьет, — а любители этого дела у нас были, так сразу заводился и выгонял из нашей каптёрки, где мы сидели, когда работы не было. Мы не обижались — начальству он не стучал, ну, а так — просто сильно идейный был Старик Козлов, партейный. Более того, начальство наше его даже немного побаивалось, потому что он, если видел что не так, непорядок, подходил и говорил с серьезным таким видом: «Я, как коммунист, имею к вам вопрос.» И начальство его слушало. Меня или там Витьку Иващенко и слушать бы не стало, а Старика Козлова попробуй не послушать — зампарторга.

Еще, помню, купил как раз Витька у какого-то глухонемого — у нас в городе за переездом у них интернат был, фотографию Сталина. За рубль. Те подрабатывали так. Ну и повесил у себя над столом — Пугачева Алла, битлы, ансамбль «Смоки», какие-то раздетые девахи из американского журнала, и Сталин. За компанию.

Приходит на работу Старик Козлов, замечает фотографию — и к Витьке. Сними, — говорит, — Витька фотографию, и больше так не делай. Витька, конечно, на дыбы: а чего такого, дядя Миша? А такое, — Старик Козлов говорит, — что это наш верховный главнокомандующий, и нечего ему со всякой срамотой висеть рядом. Ну, Витька дальше спорить не стал, снял фотку.

Опять же, на старика мы не обижались — что с него взять, ветеран все-таки. Что идейный — бывает. Ну и работать он умел, меня многому научил, никогда не отказывался другим помочь, задержаться, если что. Многие же как — от звонка до звонка, а там трава хоть не расти, а дядя Миша не мог людей без света оставить или бросить дело на полдороге. Не халтурил. И другим не позволял.

Мотались мы с ним по городу, по району, электрооборудование чинили, где приходилось, и работы хватало. Сейчас я Старика Козлова с благодарностью вспоминаю — реально многому научил, и я со своей профессией даже в самые трудные времена, при гаде Ельцине, себе и семье на хлеб заработать мог. Впрочем, рассказ не обо мне.

Пока по городу ходили или по району ездили, Старик Козлов меня еще и за политику воспитывал. Но не так, как в телевизоре. Я ему рассказывал, что по БиБиСи услышал — а я передачи про рокенрол всегда на своем транзисторе слушал, но и всякие их клевета и наветы на СССР попадались, иногда было интересно, а Старик Козлов, который явно ничего, кроме «Правды» не читавший, эту клевету и наезды опровергал. Получалось забавно. Особенно его один обозреватель на лондонском радио интересовал. Еврей наверняка, даже фамилию помню — Гольдберг. И вот Старик Козлов меня частенько спрашивал: Ну и что там Анатолий Максимович Гольдберг говорит про то-то и то-то? Я перескажу, как могу, Старик Козлов, поджав губы, выслушает, потом подумает что-то долго, и начинает мне объяснять, в чем обман и провокация. Но иногда, выслушав клевету от английского Гольдберга, потом только целый день вздыхал тяжело, но так и не опровергал с партийной точки зрения. Только сопел мрачно.

Ну так вот, случился в окрестностях нашего города самый настоящий ураган. Или буря очень сильная, я все-таки не синоптик, как они там это дело различают. А еще торнадо есть, говорят… Столбы валило, короче, даже вроде кого-то насмерть прибило. И не одного. Времена другие тогда были, в газетах о том, кого и сколько погибло, не писали. А писали про героический труд работников городских служб. Даже я на фотографию попал, вырезал, помню, на стенку повесил. Рядом с фотографией любимой моей группы «Дип Пёрпл».

И вот поехали мы на нашей «мерседесе» — машину так нашу мы звали, изрядное ведро с гайками, в район. Чинить поломанное. Приезжаем к речке, чтобы на ту сторону, где свинокомбинат, и вот тут у нас проблема. Мост на фиг снесло. Через речку Говнотечку. Ее так на самом деле звали. После того, как комбинат построили. Потому как он в нее дерьмо спускал. Запашок был еще тот. Но мост снесло, значит, крюк делать километров двадцать. А там еще и переезд железнодорожный. А как провода тащить, туда-сюда ездить, и несколько раз? Связисты тоже как раз подъехали, как и мы, стоят, репу чешут. Местные подошли. Орут, ругаются, матерятся.

Мост и без урагана каждую весну паводком сносило. И потом месяц-другой, пока не починят, все в обход. А детям в школу. А на свинокомбинат. А на работу в город. А некоторые и в областной центр. Жаловались, куда только не жаловались, и в горисполком, и в облисполком, и даже депутату Верховного Совета. В газету «Правда» писали. И «Известия». Без толку всё. Поставят временный мост, постоит он, и опять та же опера. Весной сносит, и месяца два люди мучаются. Даже на кладбище — в объезд.

Это местные нам выложили, пока мы там работали. И на другой стороне потом. Словно мы чего можем сделать, чтобы им нормальный мост проложили. Хотя понять местных можно, сам бы ругался матом, если бы мне приходилось крюка такого давать два месяца в году. Или вот неплановый месяц-другой, как сейчас.

Однако сделали, чего могли, за два дня управились. Наша совесть чиста. Хотя услышали от местных много матюков в адрес Советской власти. Старик Козлов морщился, но молчал.

А через неделю дают нам наряд в горисполком наш. Что-то там надо было починить. Наряд Старик Козлов берет себе — и я с ним туда отправляюсь. Сделали работу до обеда, пошли в приемную, завхоз там расписался, секретарша печать поставила, все как обычно.

А тут из кабинета, перед которым та секретарша сидела, мужчина выходит. Молодой такой, породистый. Костюм хороший, очки. Дипломат импортный. Ну, начальник, одно слово.

— Людочка, я на обед! — и к выходу. А Старик Козлов ему и говорит:

— Товарищ Петров, у меня к вам дело.

Это я потом сообразил, что это как раз и есть тот самый Петров, который председатель горисполкома нашего.

Смотрит тот Петров недоуменно на моего наставника, пожимает плечами:

— Запишитесь на прием в установленном порядке.

И снова к двери. А Старик Козлов встает у него на пути и так, со значением:

— У меня к вам дело, как к коммунисту.

Председатель снова так недоуменно на него, на меня даже, потом спокойно:

— Товарищ, а вы кто?

Секретарша тут же подлетает:

— Это электрики, Николай Павлович, они нам ремонт делали.

— Ну и хорошо, — говорит Петров в костюме и с портфелем. — А у меня обед. Запишитесь на прием в установленном порядке, и ваш вопрос решим.

И мимо Козлова пытается пройти. Видать, не знал, что старик твердый, как скала.

— Нет, — говорит, — выслушайте меня сейчас. Мне на приемы записываться некогда, мне работать надо, а дело тут политическое. Народ в Малом Замостье страдает очень, уже который год им нормальный мост построить не могут. Люди просто озлоблены, Советскую власть ругают. Я, как коммунист…

— Да вы, гражданин, кажется пьяный, — перебивает его Петров. — Позвони, Людочка, Будрайтису в Горэнерго, пусть он займется дисциплиной своих работников.

А потом уже Козлову:

— А политику и партию вы, гражданин, не приплетайте. Если каждый сюда будет приходить и партбилетом махать… Партбилет ведь и на стол можно положить.

Лучше бы Петров с портфелем этого не говорил! Честно вам скажу. Потому что пошел Старик Козлов красными пятнами, то есть завелся просто реально.

— Ты, — говорит, — кто такой, чтобы партбилет у меня отнимать? Мне его на Малой Земле под немецкими бомбами полковник Брежнев лично вручил и подписал, а ты кто такой, чтобы его у меня отнимать? Никогда ничего у Леонида Ильича не просил, даже когда он нам на встрече с однополчанами сказал, чтобы обращались, если что, и адрес дал для прямой почты к нему, в обход всех канцелярий. За внучку у него я не просил, чтобы квартиру дали побольше, когда двойню родила, а вот сейчас напишу. Про то, как в нашем городе исполнительный орган Советской власти это самую нашу Советскую власть дискредитирует.

Махнул рукой, мне рявкнул: «Пошли, малой!» — и на выход. Я за ним.

До Горэнерго шел и молчал, но злой был, таким его никогда я не видел. Я даже забеспокоился — все-таки старый, сердце там, или еще чего. Но обошлось.

Уж не знаю, вызывал ли его наш директор, это мне не рассказывали. Мы люди маленькие.

А вот через неделю едем мы по своим электрическим делам, и как раз через Малое Замостье. Смотрим: строительной техники море, некоторые машины даже с номерами соседней области, и строители копошатся, и много их, как муравьев.

Мост строят. Через Говнотечку. И нехилый, скажу я вам, такой мост, не времянку. Прямо БАМ какой-то. Честное слово.

Старик Козлов попросил водилу нашего остановиться, вылез, пошел смотреть своими глазами. Я тоже вышел. Стоим, смотрим.

— Вы, говорю, дядя Миша и взаправду Брежневу написали?

Тот не ответил. Смотрел, как работа кипит.

— Ну, вот видите, дядя Миша, — сказал я. — Все устроилось. Построят людям мост, наконец. Так что все будет хорошо.

Посмотрел на меня Старик Козлов и сказал слова, которых я тогда не понял.

— Не будет, Серёга, хорошо. Уйдем мы — и просрут эти, в костюмах и с дипломатами, власть рабочих и крестьян.

Сказал — и пошел обратно к машине. А я за ним.

Помер Старик Козлов через несколько лет прямо на работе. Так и не ушел на отдых рыбачить, грибы собирать. Похоронили от работы, народу много пришло, как сейчас помню. Потому что хоть и неудобный был старик, иногда просто заноза своим коммунизмом, а все-таки билетом партийным от работы не прикрывался. Хотя и мог бы, как многие.

Умер он в феврале месяце. А в марте Генеральным Секретарем в Москве избрали Горбачева.

Сейчас, спустя много лет, я в этом вижу прямую связь. Хотя объяснить ее не могу.