Этим пасмурным осенним утром в мою поседевшую, но еще пока соображающую голову пришла смелая мысль: «Жить нужно „вкусно“, а для этого, необходимо не позволять обыденности разъедать нашу жизнь!». Мысль мне очень нравиться, настроение моментально взлетает вверх, и я звоню своей подруге:
— Привет, — радостно кричу я в трубку.
— Привет, а чего ты орешь, как блаженная, — отвечает мне подруга.
— Эх, ты! Сирая и убогая! Ничего-то ты не понимаешь! Я не ору, я восклицаю! Я радуюсь жизни, понимаешь?
— Татка, ты что с утра выпила, что ли? — недоумевает моя закадычная подруженция.
— Милка, какая же ты деревня непроглядная, хоть и сорок пять лет прожила в Москве. Я что, по твоему, в трезвом состоянии не могу радоваться жизни?
— А чему радоваться? Ты посмотри, что этот Обама творит! Паскуда, другие народы стравливает лбами, так и хочется шандарахнуть по Америке чем-нибудь потяжелее. Чтобы почувствовали вкус войны и не лезли к другим народам.
— Стоп! Милка, Шойгу тебя в помощники всё равно не возьмет, так зачем крылами махать? Давай поближе к родным берегам. Ты чего сегодня делаешь?
— Да ничего особенного, хотела на оптовый рынок сходить. У меня мука закончилась и сахар. А чего ты хотела?
— А пошли листья пинать в парке, — неожиданно предлагаю я.
— Чего? Ты точно свихнулась мать — ошарашенно проговорила Милка.
— А вот и не свихнулась. Когда ты в последний раз делала глупости?
— Ой, Татка это было так давно, что я уже и не помню, — посмеиваясь, говорит Милка.
— Всё! Решено! Идём гулять в парк и вспоминать забытые ощущения.
— Нет! Татка я не могу, — поспешно отказывается Милка.
— Ты, что старая перечница на попятную? Со мной этот номер не пройдет! Даю тебе один час на сборы, никакие отказы не принимаю, — и я быстренько отключаюсь.
Так, значит, завтрак переносим на более поздний срок. Позавтракаем с Милкой в парке на свежем воздухе. Нужно только сделать все красиво. Я достаю с антресоли пыльную корзинку для пикников. Привожу ее в порядок. Кладу в нее большую кружевную салфетку. Две чайные пары из дорогого чешского сервиза. Гулять, так гулять! Добавляю две серебряные ложечки. Варю горячий шоколад и наливаю в термос. Разрезаю аппетитные булки с кунжутом и начиняю их кусочками домашней ветчины и сыром, перекладывая все это листиками зеленого салата. Минуту думаю, как упаковать эту вкусноту. Взор падает на пекарский пергамент. Из него я делаю милые конвертики и перевязываю их шпагатом. Ищу чем украсить, и вспоминаю о красивых салфетках для декупажа. Нахожу подходящую по цвету и изящно заталкиваю под шпагат. Достаю упаковочку маршмеллоу, которую по случаю привезли мне в подарок. Вот вроде и всё, что необходимо собрано.
Теперь нужно быстренько собраться самой. Сегодня хочется быть нарядной, но не помпезно, а по-молодецки задорно, согласно моему сегодняшнему настрою. Я надеваю спортивный костюм, сверху меховую безрукавку. О радикулите забывать не стоит. Накручиваю вокруг шеи яркий теплый шарф и обуваю кроссовки. Чуть подкрашиваю губы, замечаю блеск в глазах. Довольная собой, выбегаю из дома.
Милка уже нетерпеливо топчется около своего подъезда. Мы с ней живем в одном доме, только в разных подъездах. Хватаю ее под руку и увлекаю в ближайший парк. Она ошарашенно смотрит на меня и вдруг выдает:
— Я знаю Татка, что с тобой. Ты влюбилась, старая калоша!
— Ага, — хохочу я и начинаю петь: «Я люблю тебя, жизнь, что само по себе и не ново…». Толкаю Милку в бок и она помогает: «Я люблю тебя жизнь! Я люблю тебя снова и снова…»
— Нет, ты все же сумасшедшая, Татка. Куда ты меня тащишь?
— Милка посмотри, как здесь хорошо! Какая красивая листва на деревьях! Мы перестали замечать это чудо природы. Давай пошуршим листвой.
И мы сначала неуверенно, а потом все больше входя во вкус стали бродить по аллеям парка. Находившись до легкой усталости, присмотрели укромную скамейку и присели. Я расстелила салфетку. Достала чайные пары. Милка аж взвизгнула:
— Ты что, а если разобьём?
— Туда им и дорога, я их что с собой в могилу возьму. Или ты думаешь, они нужны нашим детям, у них теперь другие вкусы. Наши раритеты они выбросят на свалку или сдадут в комиссионку.
— Ну ты совсем сбрендила. А чего ты не предупредила, я бы тоже чего-нибудь из дома взяла.
— В следующий раз, а сегодня я тебя угощаю, — и я подаю ей завернутый сэндвич. Она долго рассматривает его и нехотя разворачивает такую красоту.
— Знаешь, Татка, а для меня никто так не упаковывал бутерброд, так приятно, — и она пытается, расчувствовавшись, всхлипнуть.
— Цыц! Никаких слез! Держи чашку, я тебе горячего шоколада налью.
Мы молча жуем бутерброды и запиваем их горячим шоколадом. Каждый думает о своем, но мир в наших подслеповатых глазах наполняется светом.
— Как хорошо, какая ты молодец, что вытащила меня — шепчет Милка.
— Давай чашку, я еще налью шоколада. Сейчас у нас будет десерт. Я достаю пакетик с маршмеллоу и высыпаю разноцветные кусочки в наши чашки.
— Ой, а что это? — спрашивает Милка.
— Ну, это типа пастилы, немного напоминает наш зефир. Сейчас в горячем шоколаде она немного подтает или размякнет, и тогда будем есть.
— А чем? — спрашивает Милка, и я подаю ей ложечку. — Серебряная? — опять ойкает Милка.
Мы едим пастилу и прихлёбываем отличный горячий шоколад. Время приближается к полудню. На небе появилось запоздавшее солнышко. Город наполняется яркими осенними красками.
— Знаешь, Татка! А давай сходим куда-нибудь, где можно пенсионерам потанцевать. Я так давно хочу, что мне иногда это сниться.