Зёма у нас появился нечаянно. Как ребёнок, которого не планируешь, но «так получилось», а потом привыкаешь и вроде как даже радуешься. Ну, а потом, конечно, радуешься уже окончательно и бесповоротно: деваться-то некуда.

Стёпе было месяца три-четыре, он постепенно привык к одинокой жизни и даже начал ею явно наслаждаться. Лоток — персональный, в миску никто не заглядывает. И в стиралке, опять же, каждую неделю что-то новое показывают. Не жизнь — малина!

Но однажды! Опять это «однажды» — но без него никак. В общем, пошли мы с сыном на прогулку. Это, конечно, не однажды. А однажды я решила, что хватит! В смысле — хватит пасти его, пусть сам пасётся. Всё-таки четыре года, взрослый, разберётся. Песок вроде не ест… но это не точно.

Оставила, значит, сына на площадке и ушла! Метра на три примерно. Мать-ехидна! Там стояла скамейка, где обычно сидели такие же мамаши, как я — бросившие детей на произвол судьбы, в пучину самостоятельности. А там нервы и всё такое. Метра три эти нервы выдерживали, и то хлеб.

Села я, значит, на скамейку. Сижу. Самостоятельность сыну предоставляю изо всех сил. Стараюсь не сильно вскакивать или хотя бы не поминутно. Чем бы, думаю, отвлечься. Хоть сама песок ешь, чесслово! А скамейка была дефектная: в ней не хватало одной балясины (или как это называется?), из-за чего в сиденье зияла щель. В эту щель я и посмотрела.

И встретила взгляд. С земли в щель на меня смотрели огромные, небесно-голубые глаза. Я моргнула — глаза не исчезли, только вытаращились ещё больше. Ого, подумала я и полезла под скамейку.

Под скамейкой сидел грязно-серый котёнок. Худой и молчаливый. Просто сидел. Ничего не требовал, не ждал и не просил. Я взяла его в руки. Тут с первого этажа позади меня по пояс высунулась тётка:

— А! (хотя я её ни о чем не спрашивала) Это этот… Третий день тут. Мы его кормили раза три. Не знаю, откуда взялся (нет, я и в этот раз не спрашивала), видимо, выкинул кто-то. Не вы? — тут тётка подозрительно прищурилась.
— Не я. А не вы? — тут я тоже подозрительно прищурилась.
Тётка возмущённо влезла обратно в квартиру:

— Я что, эта… Я не такая!
Ясно-понятно…

Котёнок так же молча смотрел на меня. Я аж рассердилась: не люблю, когда на меня вешают обязательства вот таким образом — даже не окажешься возмущённо! А ведь он явно вешал. И себя, и обязательства, и вообще. Смотрит он тут!

Тут я сообразила, что уже целых десять минут мой сын получает максимум самостоятельности — и до сих пор жив, представляете? Не упал с горки, не убился с качели — вообще не пошёл на качели! И даже не подрался с вон тем противным мальчишкой. Я прониклась гордостью за чудесного ребёнка, которого я так хорошо воспитала! Он даже не ел песок!

Тут сделаю её одно лирическое отступление. «Хорошо воспитанный ребенок» расслабил мою бдительность. И когда он через неделю ушел за деревянный домик в компании ровесников, я опять умилилась: какие дружные детки. Но уже через минуту пошла выяснять, почему дружные детки идиотски хихикают и заговорщицки пихают друг друга локтями, как пятиклассники, курящие в туалете. Оказалось следующее: мой умный сын нашёл кусочек мела и решил похвастать друзьям, что он знает буквы и умеет даже писАть. Буквы он действительно знал, и это было отдельным предметом моей гордости. Ну, он и написАл. Написал большими буквами слово «ЖОПА». (надеюсь, из-за этого слова текст не подвергнется обструкции и всё-таки появится на канале). А так как ровесники его по большей части потрясающими познаниями в литературе не обладали (то бишь, не умели читать), то мой наследник громко озвучил написанное. Несколько раз. Друзьям сей смелый демарш весьма понравился: до этого, видимо, в их окружении не было таких отчаянных грамотеев. При виде меня «триста спартанцев» разумеется, позорно бежали. А я даже не знала, ругать сына за плохое слово или всё-таки гордиться, что вот — смог же написАть!

Вообще-то, больше всего меня обидело, что он не написал слово «мама». Чисто эгоистическое чувство, согласна. Но когда я попеняла ему, что писать его учила всё-таки мама, а не какая-то там жопа, он сказал:

— Мам, ну в слове «мама» всего две буквы. Они бы подумали, что я просто их запомнил. А в этом слове — четыре! И все разные!
И не возразишь… В общем, решила гордиться. Но всё-таки попеняла. Для приличия.

Вот. А я вообще, о чём? А! Убедившись, что предоставленный самому себе на целых десять минут ребёнок жив и вроде бы даже здоров, я позвонила мужу, на тот момент бывшему в командировке и после «привет» заявила:

— Я тут котёнка нашла. Под скамейкой. У него голубые глаза!
— Понятно… — муж даже не удивился. — Он не инвалид? В лоток сможет ходить или как?
Тут ещё один взгляд в прошлое. Вопрос был не случайный: будучи на сносях, я нашла на дороге полураздавленного машиной котёнка. У него был раздроблены обе задние лапы, хвост и поврежден копчик. Он полз передними изо всех сил. Разумеется, я раздрыдалась прямо на дороге, и котёнок уехал ко мне домой. Но травмы были слишком серьёзны, и ветеринар только развела руками: в нашем крошечном городке не было условий для выхаживания таких животных. Клизму там поставить или кастрировать — это пожалуйста. А вот о серьёзных операциях никто не задумывался. Так что котёнок прожил у меня всего дня три. Но хотя бы помер в человеческих условиях. Грустно, но…

Я повертела котёнка в руках — что он так же молча перенёс — и ответила, что нет, вроде здоров. Худой только. Муж тяжело помолчал в трубку, вздохнул и сказал:

— Лоток сама купишь или в один будут ходить?
— Я тебя люблю! — сказала я и отключилась.
Так в доме появился Зёма. Не знаю! Не знаю я, откуда вообще взялось такое дурацкое имя! Можно строить догадки или придумать историю самостоятельно — пожалуйста. Я даже буду рада — приму любую версию. Так или иначе, имя далось, прижилось, и вот он Зёма уже девять с половиной лет.

Стёпе Зёма скорее понравился, чем нет.

И мне даже не пришлось покупать второй лоток: какое-то время они помещались там оба, а потом установили очерёдность. Да, кстати! Когда я отмыла Зёму, оказалось, что котёнок снежно-белый. Так что голубые глаза ему шли чрезвычайно!