В вестибюле больницы прямо на полу, под разбитым окном, сидел человек в
пижаме и, удовлетворенно морщась, вел щепотью поперек лица. Будто чесался.
Лишь когда хлынула неожиданная темная кровь, я осознал, что он режет себя
бритвой.
Главный врач ногой запахнул мешающую дверь:
- Встретимся на том свете, если только господь бог удосужится вновь
создать наши растерзанные души. Честно говоря, я не представляю, из чего
он будет их воссоздавать, — материала почти не осталось. Ну да господь бог
умелец не из последних.
Он быстро перешагивал через расстеленные на полу матрацы.
- Значит, вы отказываетесь выполнить предписание правительства? - на
ходу спросил Бьеклин, и вокруг его глаз, под тонкой кожей, собралось
множество мелких костей, как у ископаемой рыбы.
- У меня всего два исправных вертолета, — ответил врач. —  Полетят те,
кого еще можно спасти. Ваш оператор будет отправлен с первой же колонной
грузовиков, — все, что я могу обещать.
- Где начальник гарнизона? — сухо спросил Бьеклин.
- Убит.
- А его заместитель?
- Убит.
- Вы сорвали операцию чрезвычайной важности, - сказал Бьеклин. - Я
отстраняю вас от должности, вы предстанете перед судом по обвинению в
государственной измене.
Главный врач поймал за рукав черноволосого подростка, который, как
мантию, волоча за собой халат, извлекал изо рта длинные тягучие слюни, -
сильно оттянул ему оба нижних века и заглянул в красноватый мох под ними.
- Белки уже зеленеют, — пробормотал он. — Не будьте идиотами, господа.
У меня здесь восемьсот человек, половина из них хлебнула газа. Им грозит
сумасшествие. Если они узнают, кто вы и откуда, то вас расстреляют
немедленно, без суда. Я даю вам двадцать минут для беседы с оператором.
Потом отправляется первая походная колонна. Можете сопровождать его, если
хотите. В сущности, он безнадежен, уже началась деформация психики, он
больше не существует как личность. Кстати, я советую вам принять пару
таблеток тиранина — для профилактики.
- А тирании помогает?
- Нет, — сказал врач.
Коридор был забит. Лежали в проходах. Мужчины и женщины ворочались,
стонали, жевали бутерброды, спали, разговаривали, плакали, сидели
оцепенев. В воздухе стоял плотный гомон. Чумазые ребятишки лазали через
изломанные теснотой фигуры. Я смотрел вниз, стараясь не наступить
кому-нибудь на руку. За два часа до нашего прибытия взорвалась вторая
батарея газгольдеров и пламя погасить не удалось. Метеорологическая
обстановка была совсем не такая, как об этом докладывал полковник. Ветер
понес облако прямо на городок. Санитарная служба успела сбросить несколько
ловушек с водяным паром, но их оказалось недостаточно. «Безумный Ганс»,
перекрутившись бечевой, пронзил казармы. Солдаты, как по тревоге,
расхватали оружие. Сначала они обстреляли административный корпус, а
потом, выкатив малокалиберную пушку, зажгли здание электростанции.
Захваченный пленный бессвязно твердил о десанте ящероподобных марсиан в
чешуе и с хвостами. Марсианами они, вероятно, считали всех штатских.
Полчаса назад патрули автоматчиков начали методичное прочесывание улиц.
Добровольцы из технического персонала завода пока сдерживают их. Хуже
всего то, что солдаты отрезали подходы к зоне пожара, - огонь никто не
тушит, под угрозой взрыва третья батарея газгольдеров. Тогда не спастись
никому.

— Я спрашиваю: где сейчас директор?
- Директор вас не примет, — нехотя сказал врач. — Директор сейчас пишет
докладную записку во Всемирную организацию здравоохранения; просит, чтобы,
учитывая его прежние заслуги, ему бы выдавали бесплатно каждый день четыре
ящика мороженого и две тысячи восемьсот шестьдесят один сахарный леденец.
Именно так — две тысячи восемьсот шестьдесят один. Он все рассчитал, этого
ему хватит.
Протяжный, леденящий кровь, голодный и жестокий, зимний волчий вой
стремительно разодрал здание - ворвался в крохотную палату и дико
заметался среди нас, будто в поисках жертвы.
Врач посмотрел на дверь.
- Это как раз директор. Наверное, ему отказали в просьбе…
Заканчивайте допрос, господа, у меня больше нет для вас времени.

— Насколько я понял, было предупреждение об аварии, — сдавленно сказал
врач.
- Тише, — ответил Бьеклин.
Мы шли по копошащемуся коридору.
- И это непохоже на бред, — сказал врач.
- Тише, — ответил Бьеклин.
- А магнитофонная запись дежурства уничтожена при пожаре…
- Обратитесь в госдепартамент. Я не уполномочен обсуждать с вами сугубо
секретные сведения, — высокомерно сказал Бьеклин.
- Так это правда? — врач неожиданно повернулся и взял его за выпирающий
кадык. — Вы ведь американец? Да? И база находится под эгидой правительства
Соединенных Штатов? Да? Значит, испытание оружия в полевых условиях? Да? А
мы для вас — подопытные кролики…
Он кричал и плакал одновременно.
- Пустите меня, — двигая плоскими костями лица, косясь на обожженные,
перебинтованные, розово-лишайные, стриженые, бугорчатые головы, вдруг
повернувшиеся к ним, прошипел Бьеклин. — Вы же знаете, что я не решаю
такие вопросы…
- Ну и сволочи! — сказал врач. Вошел в кабинет и вытер блестящие злые
глаза. — По-настоящему, вас следовало бы отдать сейчас этим людям, которых
вы погубили, — сказал он. — Бог мне простит… Отправляйтесь с первой же
колонной, чтобы больше вас здесь не было… Не вы решаете, вы не решаете,
потому что решаете не вы, ибо решение всех решений есть решение самого
себя…
Он отодрал руки от лица и испуганно посмотрел на них, а потом медленно,
перед зеркалом, оттянул себе нижние веки. Я вдруг заметил, что белки глаз
у него мутно-зеленые.
- А вы знаете, господа, откуда произошло название - «Безумный Ганс»?
Изобретатель этого милого продукта Ханс-Иогель Моргентау сошел с ума,
случайно вдохнув его. Вот откуда название…
- Успокойтесь, доктор, — холодно сказал Бьеклин, - возьмите себя в
руки, примите таблетку тиранина…
- Я почему-то думал, что у меня еще есть время, — вяло сказал врач. -
Идите вы к черту со своим тиранином. Бог мне простит…
Он отдернул штору на окне, раскрыл широкие рамы, втянул ноздрями мокрый
белый туман, пахнущий свежими огурцами, забрался на подоконник и, прежде
чем я успел вымолвить хоть слово, тряпичной куклой перевалился вниз.
- Ну и ну, — сказал Бьеклин, осторожно нагибаясь. — А вон, слышите? -
вертолет. Наверное, за нами.
Я не стал смотреть. Все-таки это был четырнадцатый этаж.