…Мама каждый день считала, сколько еще ей нужно пробыть в этом Богом забытом городе, чтобы обеспечить нам достойную жизнь в столице.
Аня, Ирина Валерьевна… Вернулись мы из-за меня. Я — семиклассница — ругалась матом, знала тюремный сленг, неплохо «читала» наколки и регулярно задерживалась на школьном дворе, где проходили драки — дрались кусками арматуры.
Что стало последней каплей? Я думаю то, что мама увидела мою расческу — я теряла волосы клочьями. А однажды утром у меня «посыпались» зубы. Хотя нет, не это… Врач сказала, что если я еще раз замерзну, у меня может не быть детей.
Мы приехали домой. Уже насовсем. В Москву.
— Вот моя деревня… пахнет сеном и говном… — говорила мама каждый раз, когда мы заезжали на такси в наш район.
Спали на раскладушках, без белья.
— Завтра мы все купим новое и красивое, — говорила мама, — все, что захочешь.
Мама успела купить кровать в мою комнату, новую школьную форму и торшер. На следующий день случилась денежная реформа — мамины перевязанные медицинскими черными резинками пятидесяти- и сторублевки превратились в… ничто.
Она сидела на полу, дергала нитку выключателя нового торшера и смотрела в стену. Несколько лет жизни, здоровья… все было зря…
— Мамочка, не плачь, я же с тобой, — говорила я и гладила маму по голове.
— Я не плачу, — отвечала она, — мне нельзя. Не остановлюсь.
Она действительно не плакала. Плакала я. За нее и вместо нее…