Я очень хорошо знал, где в нашем небольшом городке находится этот дом, поэтому очень удивился, когда увидел, что машина свернула на улицу, где я жил.

— Вы куда меня везете? — спросил я шофера.
— Куда приказано, туда и везем, — обернулся молоденький лейтенант-сопровождающий, который сидел рядом с водителем. Возле моего дома стояли три фигуры, смутно темнеющие в начинающих сгущаться сумерках.

«Так, первая — Танька, сестра, — машинально отметил я. — Второй, ба-а, да это же Николай Сергеевич, мой давний приятель, с которым мы дружили больше пятнадцати лет. В ту пору он работал редактором городской газеты, и ему я приносил на рецензию свои первые, робкие рассказы, и именно он дал мне путевку в большую литературу. Но откуда он узнал?», — удивился я.

Была еще третья, совершенно незнакомая мне женщина, которая скромно стояла в стороне.

Машина, наконец, остановилась, сестра, бросившись к дверке, распахнула её и обняла меня:

— Живой, братишка! — выдохнула она, стараясь скрыть подступившие рыдания. — Ну, с возвращением!

— Здорово, Геныч! — хлопнул меня по плечу редактор с таким видом, будто мы расстались вчера. — Познакомься, это Надежда Николаевна, социальный работник. Будет помогать тебе адаптироваться в новой жизни, — прямолинейно представил незнакомку не знающий компромиссов Николай Сергеевич. Пожилая женщина, с любопытством рассматривая меня, кивнула головой.

— Ну, что мы на улице, давайте в дом! Там все готово, — засуетилась сестра и с помощью своих сопровождающих я, прыгая по-воробьиному, рухнул наконец на свой любимый диван.

— Слушайте, но я ведь хотел в Дом инвалидов! — попытался я протестовать.

— И думать не смей, ты что — безродный? — гневно сверкнув глазами, с надрывом в голосе заявила Танька. Шофер с лейтенантом отказались от ужина, пожелали мне всяческих благ и уехали обратно в Москву. Николай Сергеевич, который работал теперь главным редактором городского издательства, немного посидел и вскоре ушел с Надеждой Николаевной. Танька приготовила мне ужин, чмокнула в щеку и, пожелав спокойной ночи, тоже убежала, а я, оставшись один, забылся тяжелым, неспокойным сном.

На следующее утро опять появилась Надежда Николаевна с двумя мужиками, которые молча втащили в дом компактную инвалидную коляску. Затем, переглянувшись, они так же молча, без суеты, выломали пороги, мешавшие движению по дому и, попрощавшись, уехали.

Надежда Николаевна записала на листке бумаги всё, что мне было необходимо на первое время, оставила мне новенький сотовый телефон «Nokia», предварительно научив им пользоваться, и ушла.

Так начался новый виток в моей теперь уже инвалидной жизни.

Когда через две недели Николай Сергеевич привез мне старенький персональный компьютер, я немного воспрянул духом.

— Двадцать первый век за окном, а ты всё от руки пишешь, по старинке, — поблескивая очками, добродушно ворчал он, разбирая кучу проводов и подключая компьютер. Затем он долго объяснял мне правила набора текста, нахождение нужной программы и успокоился только тогда, когда я начал немного разбираться в компьютерных дебрях. Затем мы пили кофе и долго беседовали.

— Ты, главное, не уйди в запой, как это делают многие, оказавшись на твоем месте. Набирай тексты, ты теперь можешь, твори, сочиняй. Я тебе помогу, — наставлял он меня на прощанье, и слово свое сдержал. Буквально через день вышла первая часть моей «Палаты 6», которую я написал два года назад. Мои рассказы печатались в местной прессе, и одновременно я начал писать большую автобиографическую повесть, благо материала у меня было предостаточно.

Раз в неделю приходила добрейшая Надежда Николаевна, приносила газеты, журналы, через день приходила сестра, готовила вкуснейшие борщи и котлеты.

Меня частенько навещали члены литгруппы, друзья, знакомые, но чувство одиночества, отсутствия постоянного спутника не покидало меня.

Всё шло довольно неплохо, если бы декабрьским вечером меня не разбудил телефонный звонок, который с трудом заставил меня поднять голову.

— Да, слушаю, — пробурчал я обычное.
— Добрый вечер, Ген! —  раздался в трубке голос Николая Сергеевича, с которым ввиду давнего знакомства мы были на «ты», несмотря на то, что он был старше меня на пятнадцать лет.

— Ген, тут такое дело. Ко мне сейчас приходила девушка, судя по описанию, главная героиня твоей «Палаты 6» и требует немедленной встречи с тобой как с автором, — продолжил он.

— Матильда Аврамовна что ли? Так это второстепенный персонаж, — я еще не проснулся.
—  Да нет! — редактор засмеялся. — Придет, увидишь!
— А ты ей время сказал? — глянул я на зеленое табло электронных часов. — 19−58 уже!
— Да, конечно, и еще добавил, что ты крайне негативно относишься к подобным визитам.
— А она? —  я никого не хотел видеть.
— Очень амбициозная девушка! Ничего не хочет слушать, сейчас едет к тебе. — Он почему-то засмеялся. — В каком ты состоянии?
— В обалденном, - буркнул я.
— Ну, тогда я за тебя спокоен. Если что, звони, — издатель отключился, а я, пошарив рукой, нашел зажигалку, закурил и, включив лампу, откинулся на подушку, вспоминая сегодняшний день.

С самого утра на меня навалилась непонятная тоска. Я валялся на незаправленном диване, вспоминая свою непутевую жизнь, и мне хотелось выть от этой пугающей неопределенности. Почему-то вспомнились слова врача, профессора Красовского, когда он усаживал меня в машину перед отправкой домой.

— Выпить можно, молодой человек, желательно коньяк. Но помните, вам в вашем психологическом состоянии нужна обязательная норма!

«Напиться что ли?» — думал я, уныло глядя в окно на весело прыгающих по веткам березы воробьев. Что надо иногда снимать стрессовое состояние, я знал. Раньше у меня с этим проблем не было. Женщины? В них я не испытывал недостатка. Даже когда я болел последние годы, сестра, в тайной надежде женить меня, постоянно приводила ко мне незамужних подруг, которых у неё было великое множество. Побочные, ни к чему не обязывающие связи, ни к чему, дальше постели, не приводили, потому что слишком тяжелый и прямой у меня был характер.

В своем теперешнем же положении я не мог даже подумать, как я окажусь в постели с женщиной. Слишком велико у меня было чувство собственной неполноценности и закомплексованности.
Я провалялся почти до трех часов дня, лишь изредка поднимаясь, чтобы налить кофе, и без конца курил, вспоминая.

Неожиданно послышались шаги, и в комнату вошла сестра с двумя огромными черными пакетами, наводящими на меня тихий ужас невообразимым изобилием всевозможных продуктов. Танька пришла не одна, а с разбитной, веселой подругой Галиной, хохотушкой, певуньей и большой любительницей выпить, которую я знал довольно давно. Ей около сорока, она недурна собой, давно развелась с мужем-алкоголиком, и я подозревал, что был ей небезразличен, во всяком случае, до того, как стал инвалидом. Но я уверяю вас, что если между нами и была связь, то только духовная.

Галька прошла к журнальному столику, вытащила бутылку хорошего коньяка, знает, стерва, чем меня можно купить, и принялась готовить нехитрую закуску, не обращая внимания на неодобрительные взгляды сестры из кухни. Закончив, она жестом и со словами «Начнем, благословясь!» пригласила меня к столу.

И мы начали. Сначала за Новый год, потом за первый и второй дни Нового года, затем за Рождество. Когда дошли до Крещения, Галька принялась петь песни с утробным завыванием и дурацким эханьем. Когда пили на посошок, я был уже на своем диване, куда сестра меня перетащила с помощью Гальки.

Всё это я вспоминал, шаря рукой в тумбочке, надеясь отыскать остатки дневной выпивки. Тщетно, похоже, даже стопки предусмотрительная Танька забрала с собой.

И вот звонок и робкий стук в дверь. С проворством, с каким позволяла мне ампутированная нога, я забрался под одеяло и страдальческим голосом простонал:
— Войдите, не заперто!

Дверь тихонечко отворилась, и вошла девушка, поздоровалась и остановилась в нерешительности.

— Что вам нужно? — я закатил глаза, изображая полнейшее недомогание.

— Вам плохо? Я врач! Чем я могу вам помочь? — вечерняя посетительница, наклоняясь надо мной, положила руку мне на лоб, проверяя температуру, и огненно-рыжая прядь её волос коснулась моего лица. Девушку я не видел, потому что меня ослепил свет лампы, а лишь различил густую шевелюру непокрытых волос, на которых в отсвете лампы переливались изумрудами таявшие снежинки, и смутно белеющее лицо.

— Вы можете выполнить мою просьбу? — тоном умирающего произнёс я.

— Да! — твёрдо ответила она.

— Там в столе лежат деньги, возьмите, сколько нужно. На соседней улице есть дежурный магазин, купите мне бутылку коньяка, — в моём голосе послышались умоляющие нотки. — Пожалуйста!

Девушка немного постояла, обдумывая мою странную просьбу, затем вышла и, вернувшись довольно скоро, с тихим стуком поставила на тумбочку бутылку.

Пробка провернулась по резьбе и никак не хотела открываться. Чертыхаясь, я вытащил из ящика тумбочки настоящий военно-морской кортик в инкрустированных ножнах, подаренный мне на сорокалетний юбилей другом, морским офицером. Подцепив пробку, я дёрнул её, но руки предательски дрогнули, и острое, как бритва, лезвие чиркнуло по запястью, по которому сразу потекла алая струйка.

— Осторожно! — тревожно воскликнула незнакомка, бросившись ко мне, и снова тяжёлая прядь мягко прошелестела по моей щеке. Я схватил полотенце, висевшее в изголовье, и, перемотав запястье, рявкнул:

— Ничего страшного! Жалеть обо мне особо никто не будет! — и, плеснув коньяк в кофейную чашку, выпил. Девушка отпрянула в сторону, очевидно, смутившись своего неожиданного порыва, и стала перебирать кучу лежавших в ящике таблеток, откуда из угла вытащила упаковку с двумя шприцами, присмотрелась к надписи на упаковке «Применять во время психологического стресса» и внимательно взглянула на меня. Я сделал ещё несколько глотков, как заправский алкоголик, прямо из горлышка и опять задал вопрос:

— Так кто вы всё-таки?

— Вы, я вижу, сегодня неадекватны. Если позволите, я приду завтра в любое удобное для вас время, — немного подумав, ответила она.

-Приходите, как вам будет удобно, — легко дал я себя уговорить, и девушка, попрощавшись, вышла, оставив меня наедине с зелёными часами и бутылкой.

Наступило утро, разбудившее меня робким стуком в дверь, от которого я с трудом открыл глаза, проклиная день и час своего рождения, потому что мне было очень плохо, и мутным взглядом охватил своё холостяцкое жилище. Чистота, в раскрытую форточку врывается свежий декабрьский воздух.

«Спасибо, сестра», — растроганно подумал я и крикнул:

— Подождите минутку! — ухватывая боковым зрением бутылку, в которой оставалось чуть меньше половины. Затем с трудом принял вертикальное, сидячее положение, потихоньку перелез в инвалидную коляску, схватив бутылку и хлебнув несколько раз, распахнул дверь.

— Пожалуйста, входите! — и в дверь вошла вчерашняя девушка, которую я, конечно, сразу же узнал. Это была та самая прекрасная незнакомка из наркологии и при свете дня она была ещё красивее. Та же непокорная грива огненно-рыжих волос, правильное, чистое лицо, огромные карие глаза с пушистыми, длинными ресницами, а ноги!.. Я никогда не понимал выражения «ноги от ушей». Теперь понял!

Восхищаясь её красотой, я сделал ещё пару глотков, а девушка бегло оглядела мою комнату, задержалась на компьютере и, наконец, остановила свой взгляд на мне. Я же, в свою очередь, уставился на неё тяжёлым, немигающим взглядом, который редко кто выдерживал.

«Никогда не смотри зверю в глаза!» — вспомнились слова приятеля, одноногого охотника деда Степана, но девушка с честью выдержала испытание, за что я к её внешнему обаянию приплюсовал балл — за внутреннее самообладание.

Пары алкоголя придали мне излишнюю дозу смелости и нахальства, поэтому, пытаясь быть более учтивым, я попросил:

— Представьтесь, любезная!

— Я врач-терапевт. Меня зовут Наталья, — она немного замялась, — Андреевна, и пришла я по поводу вашего рассказа, который мне очень понравился, — она опустила глаза и густо покраснела.
Наталья Андреевна была очень хороша в своём смущении.

— Чем же в таком случае я вам обязан? — я был сама галантность и глотнул ещё.
— Видите ли, в своём рассказе вы написали неправду!
— Например? — осведомился я.
— Я никогда не брала у вас кровь на анализ, хотя на самом деле очень много раз вас видела, — робко сказала девушка.

Тут я должен раскрыть читателю некоторые литературные секреты. Когда я начинаю писать любое произведение, я беру правдоподобный сюжет из жизни, в котором обязательно должен быть герой, неважно, положительный он или отрицательный, красивый или урод, главное, чтобы была основа, стержень. В моём последнем рассказе волею судьбы и моего безрассудного пера стала Наташа, потому что действительно много раз я видел проходившую мимо меня красивую девушку. Всё это я постарался объяснить возмущённой Наталье Андреевне, мотивируя чистой случайностью то, что я угадал её имя.

— А ещё вы написали, что у меня красивая, упругая грудь! — не унималась Наташа.
Я с достоинством кивнул.

— И что у меня роскошные пряди огненных волос!
— Но ведь это так! — пробурчал я, глотнув ещё, и тут меня осенила идиотская мысль.

— Стоп, девушка! — остановил я её. — Кажется, я знаю, что вы хотите, — она с любопытством смотрела на меня. — Вы хотите, чтобы я написал опровержение. Подайте мне, пожалуйста, бумагу и ручку, вон там, на столе, — моя выспренная речь начала заплетаться.

— О чём вы будете писать в опровержении? — Наташа смотрела на меня с возрастающим интересом.
— Что вы старая, больная проститутка с отвислыми, болтающимися грудями! — нагло заявил я.

«Не надо было мне так напиваться», — мелькнула тоскливая мысль, но было уже поздно, меня понесло.

— Но ведь я не старая, — растерялась девушка.
— Что у вас жидкие, сальные волосы, недели не видевшие расчёски, — желчно добавил я.

Наташа с недоумением поднесла к лицу шикарный рыжий локон.

— А закончу я ваш портрет кривыми, волосатыми ногами, с которых сползли дешёвые чулки на резинках! — злорадно закончил я и сделал очередной глоток. В бутылке оставалось чуть-чуть.

— Вы полусумасшедший алкоголик! — в отчаянии выкрикнула девушка.

— Меня зовут Геннадий Васильевич, после девяти вечера — просто Гена! Я свободный писатель, а вот вы кто?! — я тоже повысил голос.

Дверь потихоньку отворилась, и вошла Надежда Николаевна, добрейшая женщина, относящаяся к моим причудам с материнской терпимостью и заботливостью.

— Что тут за шум? Здравствуй, Гена, здравствуйте, Наташенька! — она кивнула возбуждённой девушке и, поймав мой недоумённый взгляд, пояснила:

— Это Наталья Андреевна, наш участковый терапевт, делает очередной обход пациентов.

«Остановись, очнись, идиот, перед тобой стоит богиня!», — раздался внутри меня предупреждающий внутренний голос, но тут меня прорвало. Я выдал такое, отчего мне впоследствии было мучительно стыдно, а интеллигентная Надежда Николаевна вытаращила глаза.

— Ха-ха! Это вот эта девица врач? Позвольте ввести вас в курс дела, любезнейшая Надежда Николаевна! Это — самозванка, называющая себя врачом, студентка-недоучка, к тому же ещё и заочница, которая, чтобы оплатить своё обучение, подрабатывает в больнице санитаркой! Что делать настоящему врачу в одиноком жилище инвалида? С какой целью она пришла вчера ночью с бутылкой дешёвой бормотухи?! — я картинно поднял вверх свободную руку, изображая полнейшее негодование, в правой у меня была бутылка.

— Но ведь вы сами просили меня купить! — губы у девушки затряслись.
— Я пошутил. Настоящие врачи так не поступают! — и я продолжил пафосно:
— Цель у неё была одна! Она хотела соблазнить меня, лишить целомудрия! — я допил остатки и с сожалением посмотрел на опустевшую посудину.

Наташа побледнела от гнева, став ещё красивее, но я уже ничего не замечал.

— Вы лжец, сумасшедший, спившийся алкоголик! —  процедила она сквозь зубы, испепеляя меня взглядом своих прекрасных карих глаз.

Я решил закончить аудиенцию на возвышенной ноте и сразить её наповал.

— Так заберите же, дитя пороков, своё дешёвое орудие соблазнения, о, змея-искусительница! — завыл я, уподобляясь шекспировскому герою.

— Вы — негодяй! Это самый дорогой коньяк, который был в магазине, и купила его я на свои деньги! — яростно закричала Наташа и бросилась вырывать у меня бутылку.

— Пожалте, прелестная Наталья Андреевна! Она мне более не понадобится! — перешёл я на пушкиниану и без сожаления расстался с опустевшей тарой. Девушка, не ожидавшая такой лёгкой победы, потеряла равновесие и упала на кровать, которую я не удосужился даже заправить.

— Не смейте ложиться на мою постель и не вздумайте начать раздеваться! Я даже себе не всегда позволяю этого делать! — я был мертвецки пьян и хотел только одного — спать.

— Убирайтесь отсюда и заберите ваши вещи! — я имел в виду бутылку.
Наташа, смутившись, поправляла волосы, но услышав мои последние слова, вскочила, как ужаленная.

— Я вам не приёмщица стеклотары! — и закончила язвительно, — алкаш-ш-ш!
А мне показалось, что изо рта у неё мелькнул раздвоенный змеиный язычок.

— А вы — змея! — отпарировал я, и это было последней каплей моего яда.
Наташа закрыла лицо руками, плечи её затряслись от рыданий, и девушка выскочила, с такой силой хлопнув дверью, что я подскочил.

— Зачем ты обидел такую красавицу? — укоризненно спросила Надежда Николаевна, которая не вмешивалась в нашу перепалку и преспокойно наблюдала за происходящим.

— Но пасаран! — я мужественно поднял вверх руку со сжатым кулаком. — Инвалиды не сдаются, — бормотал я, переваливаясь с каталки на диван и думая, что больше никогда не увижу эту нахалку, а уже засыпая, поклялся себе больше так не напиваться.

За окном падал пушистый снег. До Нового года оставалась неделя.

Я проспал остаток дня, всю ночь и утром проснулся абсолютно трезвый и злой. Закурив, я с неприязнью вспомнил вчерашнюю плачущую красивую девушку, ошеломлённую Надежду Николаевну и пришел к логическому выводу, что я — негодяй. Затем поднялся, аккуратно заправил постель и, захватив свой чайник «Теfal», покатил в «туалетную комнату», чтобы принять ванну, снять остатки похмельного синдрома. Помывшись и наполнив чайник, я зажал его между колен и потихоньку перебирался через единственный порожек, оставленный рабочими. Неожиданно коляска легко перекатила через препятствие, я резко обернулся, и чайник едва не выскользнул. Сзади, скромно улыбаясь, стояла вчерашняя рыжая бестия в модной меховой курточке, неизменной водолазке, а под мышкой у неё была зажата зелёная папка. Воспользовавшись тем, что я был занят выскальзывающим чайником, она вкатила меня в комнату и остановилась, брезгливо сморщив носик, потому что в помещении, несмотря на открытую форточку, стоял запах перегара. Девушка подошла к окну, приоткрыла его створку, а я поставил чайник и вопросительно уставился на неё.

— Здравствуйте! Вы, наверное, не помните, ну, это и неудивительно, учитывая ваше вчерашнее состояние, меня зовут Наталья Андреевна, можно просто Наташа, вы ведь старше, — Наташа спокойно смотрела на меня мерцающими глазами. — Я — врач!

— Я не только старше вас, но ещё и инвалид! — ехидно рявкнул я, наливая себе кофе.
— Простите, я не хотела вас обидеть, — смутилась девушка. — Вот мои документы, — она протянула мне папку.
— Мне абсолютно всё равно, кто вы. Здесь не отделение милиции, — я налил себе вторую чашку и закурил сигарету, по-прежнему стараясь не встречаться с ней взглядом.
— Можно я налью себе кофе? — Наташа робко посмотрела на меня.
— Нет сахара! — куда подевалась моя вчерашняя учтивость.
— Ничего, я так, — она налила себе дымящийся напиток и, морщась от кофеиновой горечи, прихлёбывала, присев на краешек кресла возле журнального столика. Потом искоса, виновато посмотрела на меня и поправила завиток чёлки, спадающий ей на глаза. Впоследствии этот виноватый взгляд и неуловимый жест рукой отбивали у меня всякую охоту повышать голос. А девушка развязала папку и протянула мне какие-то бумаги:

— Вот моё назначение вашим лечащим врачом, а вот ваше медицинское заключение, которое нам переслали из Москвы, — я взял справки и, не читая, швырнул их на стол.

— Пока у вас нет ничего страшного, лёгкий послеоперационный шок. Я вчера видела у вас лекарства, можно я их посмотрю?

Я пожал плечами, а Наташа взяла стул и, присев к тумбочке, стала перебирать многочисленные упаковки, смешно морща лоб и по-детски шевеля губами, а затем ещё раз внимательно рассмотрела шприцы и пристально взглянула на меня.

— Вы пользуетесь этим?
— Они под пломбой, — раздражённо ответил я, потому что меня всегда тяготило повышенное внимание к моей персоне, от которого я не ждал ничего хорошего. Девушка отвела взгляд в сторону и принялась рассматривать кортик, силясь прочитать затейливую надпись на инкрустации.

— «Дорогому другу Генашке!». Как мило и забавно, Генашке, — нежно прошелестел её голос, и Наташа рассмеялась.

Я заворчал, проклиная дурацкую надпись, затем забрал у неё кортик и швырнул на место.

— Это оружие!

Наташа вытащила рецепты и стала писать, слегка склонив голову и поправляя густые волосы, ниспадающие вниз искрящимся водопадом.

«Эх, счастлив тот будет, кому она достанется», — с непонятной тоской подумал я, ощущая в груди ноющую пустоту и сожаление за глупо прожитые годы.

— Что вам принести — сигареты, кофе, может, коньяк? — она с улыбкой подняла голову и, уложив рецепты, завязала папку и поднялась с кресла.
— Мне есть кому носить, — я имел в виду сестру.
Девушка остановилась у двери и обернулась:
— Простите меня, пожалуйста, за вчерашнее, я не должна была так поступать. До свидания!
И она вышла, оставив меня в полной растерянности.

Я пообедал и курил у окна в ожидании сестры, но вместо неё появилась запыхавшаяся Наташа с большим пакетом и вывалила на столик кучу таблеток, коробки с ампулами и одноразовые шприцы в целлофане.

— Вы что и колоть меня будете? — ужаснулся я.
— Это витамины, — успокоила меня девушка. — Вам необходимы полный покой, свежий воздух, фрукты, — она не сводила с меня внимательных глаз.
Мы обменялись номерами телефонов, и Наташа, ещё раз попрощавшись, убежала.

Танька не пришла к вечеру, не было её и на следующий день, а на мои звонки её телефон не отвечал. У меня заканчивались сигареты, и я с внутренним колебанием набрал номер моей новой знакомой. Трубку она взяла сразу, словно ожидала звонка.

— Слушаю, — раздался её тихий, нежный голос.
Сбиваясь и проклиная себя за излишнюю скромность, я объяснил Наташе суть моей просьбы и попросил принести сигарет.
— Хорошо, — спокойно ответила девушка и отключилась.

Через полчаса раздался торопливый цокот её каблучков, и она вошла в комнату с огромным пакетом, из которого достала два блока «Явы», банку кофе, виноград и под конец высыпала на стол груду пакетиков кофе с молоком.

— Я не пью эту гадость, — я изумлённо рассматривал принесённое.
— А я не хочу пить несладкую и горькую гадость! — она задиристо посмотрела на меня и расхохоталась, запрокинув голову.
— Мне надо идти, я дежурю сегодня. До завтра! — и, кивнув мне головой, Наташа упорхнула.

Ближе к вечеру позвонила сестра и сообщила, что она лежит в больнице, в терапевтическом отделении и что врач у неё Наталья Андреевна Кравцова, а потом поинтересовалась, да ехидно так спросила:

— Брат, а ты её не знаешь случайно?
— Случайно, это мой врач, — коротко ответил я.
Танька, что было в её привычке, помолчала, а потом заговорила усталым голосом:

— Генка, она слишком молода для тебя, не наделай глупостей, не порти девочке жизнь, — и ещё какую-то ерунду в этом роде, а в конце добавила фразу, от которой я расхохотался:

- А ко мне не вздумай приходить. За мной тут Наталья Андреевна ухаживает, она ведь и мой врач тоже, — добавила сестра многозначительно.

Наташа на правах врача стала приходить каждый день, как на работу, к восьми часам утра, заставая меня за компьютером, окутанного клубами сигаретного дыма. Девушка входила, весело здоровалась, а затем, протирая якобы слезящиеся от дыма глаза, настежь распахивала окно и, не обращая внимания на моё возмущение, укладывала меня в постель и начинала делать необходимые процедуры, предварительно надев белый халат. Измеряла давление, температуру, делала уколы и, насыпав горсть необходимых, по её мнению, таблеток, обычно выходила налить чайник или вымыть фрукты. Я быстро перебирался на коляску, добросовестно выкидывал таблетки в ею же открытое окно, закуривал очередную сигарету и мы вполне довольные друг другом садились пить кофе, каждый — свой.

Я не буду скрывать, Наташа мне очень нравилась как женщина, но я провёл чёткую разделительную грань «врач-больной» и не собирался её переступать. Да и что я мог противопоставить её молодости и красоте? Только свои почтенные годы, плюс инвалидность, которая угнетала меня больше всего, поэтому я с нетерпением ожидал окончания курса лечения, чтобы вернуться к обыденной холостяцкой жизни.

Наступило 31 декабря. Я проснулся, по обыкновению, рано, но валялся и курил в постели почти до обеда, решив сделать себе выходной. Я вообще не любил праздники, в частности, Новый год, справедливо считая его чисто семейным торжеством, а семьи у меня давно не было. Сестра в больнице, а что касается Наташи… У неё своя молодёжная компания, праздничные заботы, как и у всех моих друзей.

— Да ну их всех, — вслух с досадой размышлял я. — Справлю не хуже других, — заправляя постель и принимаясь за ревизию к столу, думал я.
— Так, колбаса, сыр, помидоры, апельсины. Хватит! Сейчас ещё коньячку возьму, — я открыл форточку и позвал соседа Витьку, который чистил дорожки напротив. Когда он пришёл, я попросил его купить две бутылки коньяка. Витька ушёл в магазин, и зазвонил телефон. Наташка!

— Гена, вы извините, я не смогу сегодня прийти., — я отключился. Совсем!
— Могла бы и не звонить, больно надо! — я со злостью кромсал колбасу, представляя её в объятиях волосатого, мускулистого парня.
— Стерва! — добавил я, злясь почему-то на самого себя, и принялся резать сыр, с нетерпением поглядывая на часы.

Пришёл Витька с коньяком. Я расставил на столике закуску, бутылки и, критически оглядев своё творение, остался доволен. Но для полного ощущения праздника решил нарядить ёлку, искусственную, которая валялась у меня на старом, пыльном шкафу вместе с игрушками. Подъехав к шкафу, я благополучно стащил ёлку клюшкой, сдул с неё пыль и принялся доставать игрушки, которые лежали в коробке. Несмотря на все мои старания, я никак не мог подцепить коробку, а когда мне наконец удалось, проклятые игрушки грохнулись мне прямо на голову. Мгновенно рассвирепев, я швырнул ёлку в угол и, чертыхаясь, плюхнулся в кресло.

— Восемь вечера! Пора! — я открыл бутылку, поставил её на стол и задумался, вспоминая события трёхлетней давности. Тогда, тоже в конце октября, я проходил медкомиссию, и усатый хирург, рассматривая мои рентгеновские снимки, бубнил себе под нос:
— Необходима ампутация. Срочно!

Эти ненавистные слова повергли меня в жесточайший психологический шок. Меня поместили в отдельную палату, напоминавшую тюремную камеру, с железной дверью и решёткой на маленьком окне, предварительно привязав к кровати, приваренной к полу. Я метался в полузабытьи, никого не узнавал, обливался холодным потом и сбивал в кучу однотонные, серые простыни, зовя на помощь ребят, оставшихся в афганском горном распадке.

Приехала жена, осторожно вошла в палату, осмотрела меня и произнесла, не разжимая губ:

— Зачем он мне нужен такой? — и ушла, вообще исчезла из моей жизни вместе с моим лучшим другом Андрюхой. Ногу я тогда отстоял, но, выйдя из госпиталя, то ли с горя, а, может быть, с радости я запил на долгие шесть месяцев.

В том промежутке в памяти у меня остались какие-то чердаки, подвалы, грязные, небритые мужики и потные, пьяные бабы. При активной помощи конторы меня разыскала сестра Танька, привезла к себе домой практически в невменяемом состоянии и полгода отпаивала молоком. А когда я поднялся на трясущиеся ноги и, опираясь на палку, вышел во двор, она неделю плакала от радости.

— Чёрт с ними, проживу, — думал я, закуривая очередную сигарету и снова углубляясь в воспоминания.

Незаметно я уснул, проспав весь Новый год, так и оставив коньяк нетронутым, проведя весь праздник в кресле.

Утром я проснулся от прикосновения мягких варежек, которые, еле касаясь, щекотали моё лицо, и, открыв глаза, увидел улыбающуюся Наташу.

— С Новым годом! — весело пела она, шелестя пакетом, из которого достала цветную коробку с дорогой туалетной водой. Я опять зажмурился, а девушка продолжала с укоризной:

— Гена, вас ни на минуту нельзя оставить одного. Как маленький, — ворчала она, растерянно оглядываясь вокруг, словно соображая, с чего начать.
— Ну что это такое? Елка в углу, игрушки разбиты, полная пепельница окурков, — она уже сметала веником в совок разбитые игрушки.

Я тупо уставился на неё, затем поискал глазами сигареты. Наташа подала мне пачку с тумбочки и неумело щёлкнула зажигалкой, а я обратил внимание на тонкий золотой браслет, украшающий её хрупкое запястье.
Наташа покраснела:

— Я целые сутки была на дежурстве, а браслет — это подарок бабушки. Я же звонила вам целый день, почему вы не отвечали? — она взяла в руки мой телефон. — Понятно! Вы сделали самое лучшее — отключились!

— Нагулялись? — хрипло спросил я, представляя девушку в объятиях бородатого терапевта. — И что вы передо мной оправдываетесь?!
— Нет, я, правда, была на дежурстве. У нас была усиленная смена! — Наташа смутилась ещё сильнее, а я потянулся к бутылке, которая открытjq сиротливо стояла на столе.
— Гена, пожалуйста, не надо, я вас очень прошу, — девушка мягко отвела мою руку в сторону. — Вам надо привести себя в порядок, потому что сейчас придёт Татьяна.
Она помогла мне сесть в инвалидную коляску и, сунув в руки полотенце, подтолкнула в ванную.

Когда я вернулся, комната сверкала чистотой, а в воздухе плавал аромат елового освежителя. Стол был заставлен салатами, фруктами, в вазочке лежали шоколадные конфеты, и стояли бутылки шампанского и коньяка. Наташа заканчивала резать колбасу и, заметив мой недоумённый взгляд, рассмеялась:

— Всё это я купила позавчера вечером, когда узнала, что буду дежурить. Так, из чего мы будем выпивать? — она задумчиво посмотрела на меня. — Ну, вам-то бокал не нужен, а мы обойдёмся кофейными чашками, — она облегчённо вздохнула, взъерошив волосы, и в это время зашла Танька.

— Здравствуйте, с Новым годом! — сестра дружески взъерошила мне волосы и, поцеловавшись с Наташей, стала дарить подарки. Мне — свитер из ангорской мягкой шерсти, Наташе — длинный шарфик и пуховые перчатки, которые Танька связала сама.

— Спасибо тебе, Наташенька! Хорошо, что ты сегодня дежурила, выписала меня, — сестра достала торт, ещё какую-то закуску, а я, поймав торжествующе-укоризненный взгляд девушки, смутился. Мне доверили открывать шампанское, и Наташа с улыбкой наблюдала за мной, очевидно, вспоминая нашу первую встречу, но я лихо щелкнул пробкой, не пролив ни капли, плеснул девушкам и поднял свою бутылку.

— Ну, с Новым годом! — произнесла сестра, и они, пригубив напиток, отставили чашки, а я, сделав два глотка, поставил бутылку, повинуясь пристальному взгляду Таньки.
— Ты бы хоть при девушке постеснялся так хлестать!
— Ничего, я уже привыкла! — смеялась Наташа.

Мы долго сидели за столом, болтая о всякой ерунде, а когда начало смеркаться, я поставил в музыкальный центр свою любимую композицию и отъехал к окну, где, глядя на разгорающиеся звёзды, размышлял, что Новый год, в общем-то, неплохой праздник. Наташа с сестрой сидели за столом, вполголоса о чём-то беседовали, и я часто ловил на себе печальный, задумчивый взгляд девушки. Потом они ушли мыть посуду, а когда вернулись, я услышал за спиной тихий голос Наташи:

— Гена, вам больше ничего не нужно?

— Нет, — я отрицательно покачал головой, а Танька в упор смотрела на меня и улыбалась уголками губ. Затем они попрощались и ушли. Вместе.