Делаешь вдох — январь, выдыхаешь — август.
Пепел сгоревших дней оседает в бронхах.
Память на ощупь, как ослеплённый Аргус,
Перебирает ветошь, объедки, крохи —
Всё, что на дне тебя от тебя осталось.
Небо, линяя, звёзды роняет чаще,
Запах созревших яблок набил оскому.
Где-то внутри хрипит музыкальный ящик,
С каждым четвёртым тактом впадая в кому:
«Милый… der liebe… Августин… furchtbar… страшно».
Вечная жизнь — смешная на деле штука.
Ты забываешь прошлое, возраст, имя,
Ярость, тоска и боль превратились в скуку,
Прежний язык давно заменён другими,
Лишь в подъязычье прячется россыпь звуков:
«Быть тебе скользкой рыбой, придонным гадом,
В илистой жиже телом змеиться длинным.
Кровью клянусь, огнём и предвечной глиной:
С этой минуты я не имею брата!»
Так и случилось — или ты ждал иного?
Перекроило, смяло, швырнуло в бездну,
Вырвало прочь и выжгло калёным словом
Всё подчистую: голос, улыбку, песни
(Даже причину ссоры не вспомнить снова).
Ну и живи, казалось бы… Да, казалось.
Тысячный август ловит тебя на жалость.
Выйдешь на берег, смутной виной ведомый,
Грея в ладони яблочный бок медовый,
Море шипит, ловя наливные звёзды…
И понимаешь — поздно.