Не удивляйтесь. Прихотлив — и странен мОрок вдохновенья.
Прилив, отлив, опять прилив… и вот в какое-то мгновенье
бросает нас — меня и вас — то в глубь веков, то в тьму событий,
трудя безжалостно подчас, и не веля до срока выйти.
Я приглашаю вас с собой.
Молись за всех, читатель мой.

Мы с вами в сказке. Лет пятьсот — назад, а может и поболе.
Снующий сказочный народ пока моей подвержен воле,
но открываются врата и появляется властитель…
и я уже совсем не та, им не начальница. Простите!
Персидский царь, персидский двор. Нескромный шарм парчи и злата.
Любви и страсти уговор. Тех, что во всём и виноваты:
любовь — что мало пожила, а страсть — что нас лишает зренья
там, где великие дела потопчут чудные мгновенья.

Он. Так хорош, что меркнет свет. И так умён… молчу, не сглазьте!
Ему не слишком много лет, но он уже давно у власти.
Друзья, соратники, враги. В глазах и нА сердце — отвага.
Не в обороте медяки — где полной мерой жизни благо.
Но! — кроме роскоши и сил, помимо мудрости и чести,
Аллах любови причастил святым прекрасным словом ВМЕСТЕ,
и дал ему сладчайших слёз, ночей и дней единой мерой
(когда мифический колосс казался юношей несмелым
среди напыщенных матрон) —
там, где владел любимой он.

Она. Прекраснее цветка вы не придумаете, братцы.
Живые воды родника уступят — ей одной — остаться
свежее, чем прохладный флёр мелкодисперсного тумана,
и веселей, чем разговор струи, бегущей непрестанно.
Глаза! — душевной глубины и рассудительного чувства.
А стан! — несносной тоньшины, как невозможность от искусства.
И восхитительней всего звучали трели райской птицы —
для властелина своего, когда случалось обратиться.
Беспечны счастия дары,
и изобильны. До поры.

Восток… Роскошество и спесь, нещадный блеск парадных залов.
А тёмных коридоров жесть, что вовсе света не видала?
Ехидство подковёрных игр, и — верьте! — яды и кинжалы?
А вероломия интриг? А лжи злокозненное жало?

Смотреть подробно не хочу, как подхалимы-лиходеи
её отдали палачу, запачкав выдумкой своею.
Как он её не защитил, как предпочёл главенство силы.
Известен мне такой посыл. Вон Стенька Разин, тип унылый.
Любовь сдают ни за понюх — дурным пацанским развлеченьям.
И подбодряют падший дух — стократно лживым наущеньем.
Он сам отдал такой приказ.
Забить камнями. Вот те раз.

Уже века… — века!.. — подряд дрожит любовь на белом свете.
Отелло, здесь же Маскарад, и жить красоткам вновь не светит.
Пускай история страстей — она ж история наветов.
Злодеи, шельмы всех мастей… но я сегодня не об этом.

Её душа, приняв позор, навряд ли вынесет обиду.
Тоска и боль — не мелкий сор. Жестокость истинного вида.
Не достучавшись до него, не умягчив его амбиций,
душа, велением сего, уж на любовь не согласится.

Он жил ещё. Немало жил. Закрылся и страдал безмерно.
Ничто — сказать, что он тужил. Ничто — что зверствовал примерно.
Не подпускал, не заводил, не верил, не любил, не строил.
Не доверял и не просил. Штандарт погибшего героя.
По мне ж — ему досталось… ох, не легче, чем моей красотке.
Поставить душу на горох — и всё. Ни секесом, ни водкой.
Запор души. Такая боль, что просто рушатся границы.
Ни будь любезен, ни изволь. Ни обойти, ни подступиться.

Ничто не смылось, не прошло, не извелось, не рассосалось.
Вот только резвое перо накал пространства снизит малость.
У вас на кухне Маскарад, а у него в глазах Отелло? -
поверьте, он тому не рад. И чтоб Отелле потеплело,
простите сердцу гневный стон.
Как будто вы — она и он.