…- Я тебе вот что скажу — это все Петухов придумал, — сообщила Нонна в один из дней, когда мама только прибежала с коляской.
— Какой Петухов?
— Ты не знаешь Петухова? Петухов с кафедры! О-о-о, там целый заговор против меня. Он ведь бездарность. Ноль. Я даже знаю, кто за него кандидатскую писал и за сколько. А с виду любезный такой. «Нонна Сергеевна, Нонна Сергеевна…». Так вот он сначала добился, чтобы меня из института выгнали, а потом… когда я сюда попала…
— Подождите, я ничего не понимаю, — сказала мама. Нонна ей сегодня решительно не нравилась — растрепанная, нервная… — Вы себя нормально чувствуете?
— Я себя уже вообще не чувствую, — сказала Нонна, — никак. Так вот слушай, — схватила она маму за руку, — он убить меня не мог — кишка тонка, а мои бумаги ему были позарез нужны. Вот он и сказал детям, что я ненормальная. Сумасшедшая. И здесь, — Нонна кивнула в сторону богадельни, — договорился. Чтобы взяли меня в лучшем виде.
— Нонна Сергеевна, каким детям? — пыталась воззвать к разуму мама.
— Моим детям. Они у меня хорошие, только бесхребетные. Девочка, та еще покрепче, а мальчик — совсем… Хребта нет! — Нонна постучала себя кулаком по загривку. — А без хребта не проживешь сейчас! Я их не виню.
— А зачем Петухову ваши бумаги? — осторожно спросила мама, окончательно понимая, что с Нонной творится что-то неладное и коляску она ей сегодня точно не оставит.
— Как это «зачем»? Он же все мои идеи присвоил. Все записи забрал. Вот ему вся слава и досталась — он докторскую по моей теме защитил. Теперь знаменитость. Обезьяна без кармана… А я ведь могла правду рассказать — что тема моя и наработки мои.
— Но ведь в институте есть другие специалисты. Вы же могли доказать, что…
— Что я нормальная, а Петухов — вор? Могла. Но не стала. Потому что на кафедре у нас одни бездарности и завистники. Кому? Им доказывать? Я вот говорю, что теории мне голос диктует. Что в этом удивительного? Так они не верят! Я говорю — слышите? Вот сейчас голос звучит. А они делают вид, что не слышат. Ой, у нас не кафедра, а террариум. Ну ничего, не сегодня завтра Петухова на бульон пустят. Сейчас, ты слышишь? Один мужской голос, а другой женский. Слышишь?
— Слышу, — с энтузиазмом подтвердила мама.
— Вот! — обрадовалась Нонна.
У Нонны, как потом выяснилось, были периоды просветления и затмения. В периоды затмения она готовилась к лекциям. Давно написанным и много раз прочитанным. Она писала, отшлифовывая фразы, каждый раз радуясь удачному обороту. И совершенно не помнила, что фраза была одна и та же, написанная много лет назад.
— Вот послушай, звучит? — спрашивала она у мамы. Нонна зачитывала абзац, чтобы понять, как текст воспринимается на слух.
И мама в очередной раз подтверждала — звучит.
— Сейчас, сейчас, не успеваю, — говорила Нонна. Лекции ей тоже «диктовал» голос, и Нонна просила его не спешить.
С тем же энтузиазмом она записывала за голосом экзаменационные вопросы, определяла темы для курсовых.
— Здесь бедная, отвратительная библиотека, — жаловалась она, — как мне работать в таких условиях? Невозможно! Я не успеваю катастрофически! Мне не хватает материала!
— Успеете, — успокаивала ее мама.
Мама знала, что в доме престарелых нет никакой библиотеки.
Иногда становилось совсем тяжело. Нонна говорила без умолку, перепрыгивая с одной темы на другую — про то, как сдавала экзамен. («Он не хотел ставить мне зачет. Я сидела и записывала его ошибки на листке. Потом подошла и положила листок ему на стол. Он покраснел как рак. Да, мне было приятно унизить его при всех».) Про то, как тянула нерадивого студента. («Он мне сдал работу с вклейками! Вот наглец! Я позвонила его родителям и посоветовала нанять машинистку, чтобы все это безобразие перепечатать. У них не было денег. Как можно не иметь денег на машинистку?») Все эти истории мама слышала по нескольку раз, но слушала, не рискуя прервать Нонну. Та выкладывала все, что было в голове. А в голове был компот из событий разных лет и имен.
— Вы это уже рассказывали. Несколько раз, — прервала ее как-то мама, которая полночи качала люльку, полночи работала.
Нонна замолчала, поджала губы и отвернулась…