Ты вошла в пять утра (так и знала, что не разуешься),
Вдупель пьяная, мокрая, зябкие пальцы тянешь…
А я только что проводила одну такую же,
Только что от нее отплакалась, понимаешь?
Ну какого ты хера заново по намытому?
Я закрылась тремя ключами — тебе всё без толку,
припираешься без звонка, и по сердцу — битами…
Ты — то вечная, да. А меня — то лечить ведь некому.
У меня без тебя что ни день — то круиз на задницу,
Я и так на плаву, как кирпич, из последних сил…
Но теперь вот опять ставить чайник и нежно скалиться:
«Ты вернулась, любовь»…
А кто тебя, блядь, просил?!

Судьба все чаще переходит на гамбиты,
И в миттельшпиле полдоски пустует,
Клубок все меньше, больше серых ниток,
Мной партия проиграна вчистую.

С распахнутой душой по краю поля —
Пусть ветер студит то, что не остыло.
Похоже, я отпущена на волю,
Но весел нет и в лоскуты ветрило…

Я ласкаю тебя языком, ты в руках моих медленно таешь. И в полуденный зной за окном, все сильнее меня возбуждаешь. Белых капель волнующий рой я смакую с невиданной страстью. Вновь и вновь восхищаясь тобой. О, Пломбир. Ты холодное счастье.

я ненавижу собственную душу
за гадкую особенность болеть
за то что осторожность не послушав
неистово пытается взлететь.

но цепь прочна и тяжелы оковы
сжигает боли ядовитый сок
ей все равно и разбегаясь снова
очередной свой делает бросок.

с глухим ударом, в кровь сдирая крылья
упав на на черный хлад гранитных плит
она лежит затягиваясь пылью.
и в сотый раз предательски болит.

Весна предлагает отбросить точность,
Эту вежливость королей.
Душа пусть строфами мироточит
В мир. В категорию «зрелища-хлеб».

В утиль условностей старую ветошь,
Сжечь вместе с чучелом зимы.
Стриптиз с душою полураздетой
В калейдоскопе я — мы.

Позвольте мне спросить,
откуда, в текучку серых будних
дней. Ворвалось этакое чудо,
что даже солнца горячей. Ведь
я не жалуюсь на память, но не могу, куда ни кинь. И на мгновение представить, в плеяде греческих богинь. Хотя
б одну, чтоб не затмилась,
такой вот нежной красотой.
Чтоб ослепительно искрилась
улыбка яркою звездой. Чтоб с замирающим дыханьем, не отводя с экрана глаз. Уже почти
что без сознанья глядеть на вас
в который раз.

Ночь лелеет меня усталым ультрамарином,
Застываю пылинкой средь колких осколков-звезд.
Вот земля на ладонях Вселенной — лазурно-невинна,
Только люди уже на Голгофе поставили крест.

Мне кажется, жизнь моя — просто неспящий вокзал,
И не развлекает толпы суетливой безликость,
И старой афишей все выцвело, что ты сказал,
Слова облетели, как пыльный, заброшенный фикус.
Устала смертельно. Уже ничего не болит.
Весна не спасает. Не может, а то и не хочет…
Застыл обелиском души моей черный гранит,
И фоном — судьба все совою ночною хохочет.