Господи, зачем ты в одночасье
столько раз сменяешь гнев на милость?
Отличать отчаянье от счастья
сердце до сих пор не научилось.
Не суди так строго, так жестоко,
но всесильной ласковой рукою
отдели тревогу от восторга,
боль от скуки, слабость от покоя!

Подарки. Тосты.
Родственники. Подружки.
Стая салатниц летает вокруг стола.
Бабушка, у тебя была любимая игрушка?
Бабушка, ты меня слышишь?
Слышу. Была.
Кукла. Тряпичная.
Я звала её Нэлли.
Глаза с ресницами.
Косы. На юбке волан.
В тысяча девятьсот двадцать первом мы её съели.
У неё внутри были отруби.
Целый стакан.

Гуляя в парке на закате,
дивясь искусному литью,
перчатку снять, чугун погладить,
почувствовать всеми пятью,
что эти мертвые предметы —
решетка, статуя, скамья —
гораздо более бессмертны,
чем я.

Один умножить на один — равняется один.
Отсюда вывод, что вдвоём ты всё равно один.
Отсюда вывод, что вдвоём ты со вторым един.
Отсюда вывод: твой второй, он, как и ты, один.

Не труд делает человека человеком, а ласка.
Впрочем, ласка тоже доблестный труд.
Слава трудягам, которые во мраке вязком
больные места друг другу гладят и трут,
дуют, целуют: ну как, немного полегче?
Да, гораздо. Уже могу говорить.
Массируют шею. Расправляют друг другу плечи.
Встают с четверенек. Учатся прямо ходить.

Седина стала заметней, морщины резче.
Несколько лягушачьих шкурок сменя,
Я совсем перестала беречь вещи,
Время совсем перестало беречь меня.
Спасибо, время, за сказочную науку.
Я знаю: покой и воля — муж и жена,
К тому, кто сжег мою последнюю шкурку,
Своим всем самым подлинным обращена…

Любовь — урок дыханья в унисон.
Беда — урок дыхания цепного.
И только сон, и только крепкий сон —
урок дыхания как такового.
Освобождён от обонянья вдох,
а выдох не татуирован речью,
и проявляется в чертах — двух-трёх
лица — лицо щемяще человечье.
Ты — человек. Запомни: только ты
и более никто — ни зверь, ни птица —
спать можешь на спине, чтобы с высоты
твоё лицо к тебе могло спуститься,
чтоб, выдохнув из лёгких чёрный прах,
дышать как в детстве, набело, сначала,
… показать весь текст …

Плавность, с которой нежность переходит в страсть.
Резкость, с которой страсть переходит в нежность.
Центростремительность страсти. Центробежность
нежности: никогда не вдоволь, не всласть,
не до отвалу. Нежности не и но…
Неужели никому не дано
долюбиться до последней черты —
до растворения я, сотворения ты?
В разлуке любовь растёт
стремительно, как чужая
дочь. Неужели год?..
Смотри-ка, совсем большая,
взрослая — хоть под венец.
Небось, отбою не знает?
… показать весь текст …

С двадцатилетними играет в жмурки,
с тридцатилетними играет в прятки
любовь. Какие шелковые шкурки,
как правила просты, как взятки гладки!
Легко ли в тридцать пять проститься с нею?
Легко. Не потому, что много срама,
а потому, что места нет нежнее
и розовей, и сокровенней шрама.

Как не знать бродягам, где
сердцу дом?
Там, где ходим в темноте
босиком,
там, где Чехова двенадцатый том,
не включая света, с полки берём,
а потом включаем тусклый ночник,
и в тайник цитату прячем в дневник…
Сколько чашек, полотенец и книг!
Как белеет в темноте черновик!

Зеркало по природе правдиво,
поэтому оно легковерно,
поэтому ничего не стоит
ввести его в заблужденье:
поворот головы, пары прядок
размещенье, прищур и улыбка,
и уже верещит, простофиля:
— Всех милее, румяней, белее!..

Черемухой вскипай,
склоняйся над коляской,
мой самый первый май
на Верхней Первомайской.
Глазей, моя весна,
кисейно-невесома,
на небо из окна
Двадцатого роддома.

Они менялись кольцами тайком.
Они в санях по городу летели.
Метели покрывали их платком
и хмелем посыпали их метели.

И путь у них настолько был один,
настолько было некуда деваться,
что не хотелось куриц и перин,
что даже не хотелось целоваться,
а только лица ветру подставлять,
а только на ветру в лице меняться.
Метели мягко стелят. Страшно спать.
Ещё страшнее будет просыпаться

Сражаться с прошлым — вдвойне
нелепое донкихотство:
во-первых, на его стороне
численное превосходство,
во-вторых, его войска
вылеплены из воска.
Поднимется ли рука
сражаться с таким войском?

Не взбегай так стремительно на крыльцо
моего дома сожжённого.
Не смотри так внимательно мне в лицо,
ты же видишь — оно обнажённое.
Не бери меня за руки — этот стишок
и так отдаёт Ахматовой.
А лучше иди домой, хорошо?
Вали отсюда, уматывай!

Танцевала Джульетту — теперь попляши Кормилицу.
Пела Татьяну — теперь Ларину спой.
Уступает место, а мог бы просто подвинуться
мужчина в метро. Красивый. Немолодой.

Любовь — урок дыханья в унисон.
Беда — урок дыхания цепного.
И только сон, и только крепкий сон —
урок дыхания как такового.
Освобожден от обонянья вдох,
а выдох не татуирован речью,
и проявляется в чертах — двух-трех-
лица — лицо щемяще человечье.
Ты — человек. Запомни: только ты
и более никто — ни зверь, ни птица —
спать можешь на спине, чтоб с высоты
твое лицо к тебе могло спуститься,
чтоб, выдохнув из легких черный прах,
дышать как в детстве, набело, сначала,
… показать весь текст …

Мы любить умеем только мертвых.
А живых мы любим неумело,
приблизительно. И даже близость
нас не учит. Долгая разлука
нас не учит. Тяжкие болезни
нас не учат. Старость нас не учит.
Только смерть научит. Уж она-то
профессионал в любовном деле!..

Или любовь — это и есть долг?
Или долг — это любовь и есть?
Тех, кого я должна любить, — полк.
Тех, кого люблю, могу перечесть
по пальцам рук, четырёх, моих и твоих,
любимый так, что сильнее нельзя любить…

Скажи,
должен ли Чехов любить больных,
или можно вылечить и забыть?"

Хребты, леса, потоки,
предгорья, перелески,
селенье у дороги,
окошки, занавески,
гамак, малина, баня,
скворешник у застрехи,
минутное желанье
остаться тут навеки.