Самое опасное заблуждение — когда тебе кажется, что лимит потрясений исчерпан. Рухни небо на землю, вывернись космос наизнанку, открывая пыльные ребра каркасов декораций, заговори кактус в оранжерее, читая лекцию по истории парикмахерского искусства, — ты и глазом не моргнешь. Всякого навидался, разного натерпелся, пуд соли съел и собакой закусил…

Вот тут — то оно и приложит с размаху!

Прошлое ревниво, подслушает, вильнет хвостом и пойдет гулять по свету. Чтобы вернуться каленой стрелой в спину или удавкой в ночи. Далеко мы были, высоко летали, уста из стали, язык из пыли, живем сегодня, а вчерашний день отгорел и погас.
Забыли.

Память — такая забавная штука… вроде личного палача.

…
— Вернёмся к вашему счастью, капитан. Причина — я вам нравлюсь. Условие достижения — моё согласие на ужин с вами. Я вас верно поняла?

— Да! Вы согласны?

— Ни в коем случае. Вы не сдали зачёт. Причину я ещё готова принять, усилив её сексуальным напряжением после длительного воздержания…

Румянец на щёках капитана стал пунцовым.

— Но условие… Согласно основам ценольбологии, то, что вы назвали в качестве условия — один из внешних стимулов желания. Я соглашусь, и вам для счастья сразу понадобит…
… показать весь текст …

Семейная жизнь Геры не сложилась. Замуж ее выдали из политических соображений. Зевс изменял ей направо и налево. Он готов был превратиться в кого угодно, лишь бы сбежать от жены к очередной юбке. Не имея возможности отомстить мужу, Гера мстила соперницам. Ио она сделала коровой, Каллипсо — медведицей; Семелу погубила коварным советом.
Любовников Гера не имела. Единственный, кто рискнул подкатиться к ней — Иксион Фессалийский — получил возможность кататься по небу до скончания времен, распятый на…
… показать весь текст …

Господи, почему мы умеем любить и убивать?! Почему не только — любить?! Почему Ты изгнал нас из рая за различение добра и зла, если мы их не различаем?!

Жестокость — изнанка обиды.
Ненависть — изнанка слабости.
Жалость — изнанка взгляда в зеркало.
Агрессия — тыл гордыни.
Теперь возьмем всё это — плюс многое другое — разделим на бумажные жребии, бросим в шляпу, встряхнем, хорошенько перемешаем и начнем тянуть билетики в другом порядке. Думаете, что-то изменится? Ничего подобного. От перемены мест слагаемых, даже если слагаются не числа, а чувства… Банальность — изнанка мудрости.

И тогда становится ясным, почему теряющего или потерявшего мораль человека, из которого под ноги сыплются правила «ли», стуча о дорогу подобно зёрнам проса… почему такого человека нельзя выпускать за пределы обители! Он не сможет жить в знакомом ранее мире: мир остался прежним, а он изменился! Как собака, выжившая в волчьей стае, не может вернуться в прежнюю конуру, где есть миска и нет свободы.
В ней, в бывшей собаке, теперь безраздельно царят новые правила, не привнесённые снаружи, а выросшие сами собой, из глубин, из корней; и среди волчьих правил «ли» может, к примеру, найтись и такое: нельзя перекусывать подставленное горло сдающегося соперника!

Многие ли императоры и полководцы могут похвастаться подобной волчьей моралью?!

…на информационной войне, как на любой другой, бывают раненые, тяжелораненые и убитые. Раненый в данном случае не способен адекватно воспринимать чужое мнение. Не способен в принципе, и все тут. Тяжелораненый не способен воспринимать чужое мнение без ответной агрессии. А убитый не способен высказывать своё мнение без агрессии. С этого момента он — зомби, который бегает за нами и ест наши мозги. Если ты от него не убежал, он выгрыз тебе мозг — и теперь ты уже, братец, убитый, теперь ты бегаешь со своей агрессией за всеми…

Жестокость — изнанка обиды
Ненависть — изнанка слабости
Жалость — взгляд в зеркало
Агрессия — тыл гордыни
Это банально?
Банальность — изнанка мудрости

Я заворочался, вспоминая прошлые обиды. И расслабился, вспомнив, что обиды — прошлые.

Не садитесь играть с судьбой. У неё всегда три туза в рукаве.

Если подглядывать за Временем в замочную скважину чужих зрачков, то и не стоит рассчитывать на подробные объяснения!

Стареть не старею, молодеть не молодею, а помирать не собираюсь.

Ах, юность, юность, почему ты так любишь спорить и доказывать?. И почти всегда — не вовремя, не там и не тому, кому надо…

Фанатики способны или разжигать костры или гореть на них.
Любой иной род деятельности им недоступен

Сирены
— Большой какой! — сказала сирена Парфенопа.
— Не потянем, — усомнилась сирена Лигея. — Джаз на палубе…
— Перепоём, — махнула рукой сирена Левкосия. — Чай, не Орфей!
«Титаник» приближался.

Несколько дней, горсть минут — вот они, и это настоящее, наше с вами настоящее, которое мы зачастую упускаем, предпочитая вспоминать или загадывать. Прошлое уже закончилось, каким бы подробным оно ни казалось, а будущее еще не начиналось — и, пожалуй, никогда и не начнется. Давайте немножко поживем сегодня, сейчас, сию минуту, и тогда вы наконец сможете почувствовать не то, что мы были или будем, а то, что мы — есть…

Из убитых дней складываются вырванные годы

У каждого — своя картина мира.
Она складывается из тысячи мелочей, миллиона пустяков, пригоршни действительно важных деталей и кучи хлама, заслуживающего помойки, да все как-то руки не доходят. Мы пишем эту картину, добавляя мазок здесь, мазок — там; мы строим обжитую, уютную Вселенную и счастливы, когда кто-то снаружи подтверждает ее правильность, значимость и полезность.
Если же внешнее возмущение — слово, факт, поступок — не вписывается в границы, очерченные резной рамой, мы готовы воевать с агрессором до победного конца. Упрямые сидельцы, мы скорее до смерти забьем освободителя, чем покинем камеру, где провели столько счастливых лет.
Воздух свободы для нас мучителен.