—У одного короля было три сына. Король всех троих любил одинаково и никак не мог решить, кому из них оставить после своей смерти королевство. Вот позвал он как-то всех сыновей к себе и говорит: «Я решил, что королём будет самый ленивый из вас.» Тогда старший сын сказал: «Значит, королём буду я. Я так ленив, что когда ложусь спать, мне лень даже глаза закрыть.» А средний сын сказал: «Нет, отец, королём буду я. Я так ленив, что когда греюсь у печки и мне жжёт пятки, я ленюсь отодвинуть ноги-пусть уж лучше горят.» А младший сын в свою очередь сказал: «Нет, я буду королём, потому что я самый ленивый. Если бы меня стали вешать, а кто-нибудь пожалел бы меня и подал нож, чтобы перерезать веревку, я бы и пальцем не шевельнул. Пусть лучше вешают.» Услыхал это отец и сказал: «Ну, ты ленивей всех и потому будешь королём.»

—Да и зачем сердце непременно должно быть горячим? Зимой, когда холодно, вишнёвая наливка греет куда лучше, чем горячее сердце.

—Некоторые смеялись происшедшей с ним перемене, но он не обращал на это внимания, так как знал, что какое бы доброе дело ни делалось, всегда найдутся в мире люди, для которых оно послужит предметом насмешки.

—Ты так плачешь, что и камень разжалобить можешь.

—Вывез ты из леса простую нищую, и кто ее знает, какими она безбожными делами занимается втайне от нас! Если она точно немая и не может говорить, так ведь она, по крайней мере, могла бы смеяться; ну, а уж кто не смеется, у того, конечно, совесть нечиста!

—Нет, не шучу, — возразил Скрудж. — Какой там радостный праздник! По какому праву ты радуешься и чему? Ты так беден. — Ну, — весело ответил племянник, — а по какому праву вы мрачны, что заставляет вас быть таким угрюмым? Вы ведь так богаты.

—Ни свечи, ни лампады, ни солнце, ни луна не помогут человеку: только чистое сердце открывает очи, которыми может человек наслаждаться лицезрением красоты небесной.

—В тотчас, в той складке, или трещине серой горы, мир был вывернут наизнанку. Раньше благоговейные и удивлённые взоры обращались, как вы наружу, с этих пор обратились внутрь, к самому маленькому. Бог был вовне, оказался в центре, а центр-бесконечно мал. С этих пор спираль духа центростремительна, а не цетробежна. Во многих смыслах наша вера-религия маленьких вещей. Я уже говорил, что предание и в книгах, и в картинах, и в легендах. Отдало дань парадоксу о Богу в яслях. Наверное, меньше говорилось о Боге в пещере, как нистранно, о пещере вообще говорили мало. Рождество Христово переносили в любую страну, в любую эпоху, в любой ландшафт и город, подгоняли к самым разным обычаям вкусам.

—Эту речь я воспроизводить не стану; среди джентльменов, по счастью, подобные слова вышли из моды, хотя леди, насколько я знаю, пытаются возродить обычай, устаревший ныне и гадкий во все времена.

—Я сидел у себя в комнате, пытаясь сочинить песенку для Кейт-это ваша матушка, дорогие мои…
— Я знаю, папа, — отозвалась Эффи, явно гордясь своей осведомленностью.

—Господь накажет Элис? Ах, если бы Он наказал и Фоси! В личике ребенка отражалось спокойствие Сфинкса, глубины серых глаз не затуманились дымкой, ни облачка ни омрачило ясного, словно беспредельные небеса, чела.

—Когда кончат гуси петь, тогда и сказка кончится. Съест их лиса. Да только гуси эти умные: они и сейчас ещё кричат:
—Га-га-га, га-га-га!

—Все дочери были у него красавицы, но самая младшая была так прекрасна, что даже солнце, много видавшее на своем веку, и то удивлялось, сияя на ее лице.

—Ни к чему мир так строго не относится, как к бедности, и в то же время ничто так сурово не осуждает, как стремление к богатству.

—Господь нередко внимает нашим желаниям лишь для того, чтобы покарать нас.

—Теперь нам, красавчикам-мальчикам, можно и не возиться с дратвой сапожной!

—Стал я старый такой, как гора Вестервальд, и седой, но не видел я никогда. В скорлупе, чтоб кипела вода.

—Женишься-нарадуешься, да женишься же и наплачешься.