«Папа, я приехал, а Циля умерла!» — сказал мне «в ухо» младший сын, и по его голосу я понял, что он плачет. Будучи в свои восемнадцать лет типичным израильским недорослем, в последний раз он на моей памяти плакал лет в четырнадцать.
С тех пор «пробить» его было невозможно, скорее наоборот — меня не раз коробило от его то ли напускной, то ли непритворной бесчувственности и цинизма. Но сейчас он стоял где-то там, у бывшего нашего дома, в котором мы прожили больше двадцати лет, и плакал. Это было…