И какая теперь уж разница,
что там — в четверти и за год…
…Вера Пална, Мухин дразнится!
А Синицын — вообще урод.
Повторение — мать учения,
а ученье — мучению мать.
Только разве имеет значение,
что в себе схоронила тетрадь?
И не ведали классы просторные,
и смолчали о том зеркала —
что однажды, как школьная форма,
нам окажется жизнь мала.

Таких как я — обескровленных и обездушенных
в комиссионках выдают за зайцев плюшевых,
но меня не купят, и даже не заберут даром —
пищалка внутри меня издает
душераздирающий звук.
Все пугаются, выпуская меня из рук,
и уходят с другим товаром.

жизнь надкусана как конфета
и похожа на книжную лавку
мне б читать афанасия фета
и цитировать франца кафку
но какого-то черта горбатого
хрена лысого, беса, рожна
мне мерещится всюду ахматова
будто я ей полтинник должна…

И все-таки, апрель берет свое,
или мое — куда-то скорби делись,
я чувствую, как лезет муравьем
за воротник живучая апрелесть…

Нет, я не злюсь, это — так, для галочки, — парочка восклицательных междометий,
я научилась как море в детской считалочке, — волноваться два раза и замирать на третий.

Барби не в настроении — приболела слегка,
Но не попросит Кена зайти с работы в аптеку.
Она, конечно, давно бы ушла от этого м@дака,
Но держат ее их совместные дети и ипотека…
[А еще, разумеется, страх одиночества
И пресловутая мораль общества.]
Дело в том, что Кен приходит домой под утро,
Не говоря ей ни слова, ест и засыпает в гостиной,
В его бардачке «Виагра» и кем-то забытая пудра.
Он когда-то был любящим мужем, а стал скотиной.
[Барби знает сама, игнорируя слухи,
Что у него на уме выпивка и …
… показать весь текст …

У меня к этой жизни серьезный вопрос,
Уж расплавился мозг мой от этого —
Почему среди черных и белых полос
Нет хотя бы одной фиолетовой)

покуда свербит и колется —
это еще не боль.
боль пока бродит околицей
умножая тебя на ноль.
и когда от тебя не останется
ни свободы твоей, ни оков,
ни беззвучного хруста пальцев,
недосжатых тобой кулаков,
ни твоих обессоленных слез,
недовыступивших из глаз —
вот тогда уж ей в самый раз
постучаться к тебе всерьез
и хоть ветром потом завывай
или наоборот —
… показать весь текст …

Ты, наверное, очень устал…
Победитель порой устает,
для того, чтоб сменить пьедестал
на пленительный эшафот —
выбирая сердечную плаху,
соблюдая постельный режим.
Я твою отвоюю рубаху…
Или просто давай полежим

Придет июнь, уеду в глушь России,
к избушке прохудившейся прибьюсь…
На шорох выйдет бабка Ефросинья,
во мне признав потерянную Русь.
И сердобольно спросит: ты ли это?
Меня отпоит зельями из трав,
и призовет обидчиков к ответу
за шелест разволнованных дубрав.
И сглаз заговорит, и снимет порчу,
и пристыдит за тягости вины —
какого черта провинившуюся корчу,
пред теми, кто в подметки не годны…

два доказательства, что я дышу не зря:
во- первых, я люблю, а во- вторых — тебя.

Как же много надо от любимого,
не от настоящего — от мнимого —
чтобы крест с тобою тяжкий нес
и чтоб предан был тебе как пес.
Как же от любимого чуть-чуть
требуется, если настоящий —
чтоб тебе он со спины на грудь
крестик перебросил — полуспящей,
и насыпал рано поутру
корм оголодавшему коту.

августа смешные поединки,
и один другого смехотворней —
краситься в блондинку из блондинки,
дабы что-то изменилось в корне
гуталинить черные сандалии,
и от сантиметра к сантиметру
притеснять себя худую — в талии
в солидарность тающему лету…

У нас на двоих один смех,
И грех на двоих один,
И гордости грецкий орех
Один на двоих дробим.
А еще на двоих — одна
Любовь, что не знает дна.

А что же у нас раздельное?

Сомнения и тревоги.
Распятия наши нательные.
И жизненные дороги.

Нет-нет, мне без тебя не одиноко, я не страдаю по тебе и не грущу, —
вокруг меня и так безумцев много, и есть кому любить, держать свечу.
Но сладок яд святых первоистоков, и с ними вновь усердно повторяю —
я самый ценный из твоих уроков как исчезать за пять секунд до рая.

Помнишь, как в детстве, мама тебе говорила, —
«вырастешь, станешь геологом или врачом»
что же ты маму не слушал, милый?
вырос, и стал
палачом…

У нас стабильно и неизменно один на двоих болевой порог,
зачем же каждому по вселенной с тобой нам выделил щедрый Бог?
А нам бы рядом с тобою, вместе, делить как пирог один общий мир —
который замешан на сдобном тесте,
без пресного быта чужих квартир.
… Он был бы посыпан сахарной пудрой и с маленькой вишенкой на верхушке,
Я б стала счастливой и самой мудрой и мне бы завидовали подружки.
А если бы вдруг меня кто-то спросил, за что мне такая дана благодать,
сказала б — люби из последних сил,
взамен не пытаясь что-либо взять!
… И я бы в плену твоих сильных плеч любви совершенной познала секрет —
всё вылюбить, выстрадать и не беречь
для будущих жизней,
которых нет.

Конечно же, будут еще на твоем веку принцы,
а чтоб не сбегали, коней их держи в стойле,
но самое главное —
найди у себя такие мизинцы,
которых бы принцы, прекрасные те, стоили.

Ушла в монастырь, а там очередь
из грешных девиц у крыльца,
и у каждой господней дочери —
лик монашеский вместо лица.
И на всех незатейливо-скромное
одеянье струится до пят,
и у каждой — раскаянье полное
выражает покорнейший взгляд.
И назад поплелась — грешнотелая,
но пока что на них непохожая.
Быть безбожницей не хотела я,
но как все стать — помилуй Боже.

Я ведь до тебя не любила никого отродясь,
Так — по касательной шло и мимо…
Не жгло насквозь, не накрывало волной.
Я, как-будто, твоею изначально и родилась,
Мой любимый…
Волнительный
И сквозной.