Минувшее кроется в будущем, словно война,
которая теплится в наших звериных зрачках.
Предметы давно потеряли свои имена —
и мы нарекли их другими… Но горечь и страх —
ожившие тени былого — они не уйдут:
они ещё слышат дыхание прошлых имён;
бесстрастный звучит камертон, призывая на суд;
и каждый ещё не рождённый уже осуждён
на злые — по вещему Фрейду — подспудные «я»,
на кровоскольжение знаков событий и мер
по предотвращению собственного бытия,
на это кружение, это смешение сфер
чужих интересов… И радостно бдит вороньё
совсем недалече, коль ты, безоружен и наг,
принёс в дольний мир свою плоть; и вкушает её меняющий лики досужий любой хронофаг…
И даже когда различишь в знаменателе ноль —
сумеешь понять ли придуманный дьявольский ход:
в итоге простого деления тёмная голь
имеет иллюзию вечности в слове «народ»…
Но тщетно бежать от тщеты: в лучшем случае, ты сто раз возвратившись из битв — со щитом, невредим, —
в сто первый на нём возвратишься из сечи; щиты
куда долговечней твоей протоплазмы. Засим
и правда, которая дольше мгновения, — ложь,
набор аберраций, игра подсознания, навь.
Из этой овчинки доноса и то не сошьёшь,
чего не сказать о богатстве аллюзий. Представь:
на утлом судёнышке некие чудики (но отважные хлопцы), покинув свои города,
поплыли в Колхиду искать золотое руно —
и дальше по тексту… Но с кем это было? Когда?
За тьмою редакторских правок уже не узнать:
герои давно потеряли свои имена —
и мы нарекли их другими. Лишь чёрная гладь
Эвксинского Понта безмолвно вздымает со дна
ожившие тени былого, щепу, черепки,
оружие, кости, обмылки старинных монет.
Рукой зачерпнёшь — и, как кровь, солона, из руки
струится великая тайна всего, чего нет…