Я — охотник со стажем. Но в тайгу выбираюсь только тогда, когда доставшийся мне в наследство от моих предков таежников зуд добытчика становится нестерпимым. И естественно, нет-нет да привезу домой дичь — глухаря там, куропаток, уток, а когда и зайца.
А тут такое случилось… В общем, дочурка у меня подрастает, души я в ней не чаю. Она была уже второклассницей, когда я вот так вернулся утром в понедельник из тайги с добытым огромным глухарем. И бросил его на веранде, потому мне надо было срочно появиться на работе. Даже жене не сказал, думал, сама увидит и наскоро его ощиплет да в холодильник пристроит.
Но жена что-то замешкалась и вышла на веранду только вместе с дочерью — проводить ее в школу, до калитки. И тут они обе видят распростершегося на полу глухаря: желтоклювый красавец, с красными бровями, темноперый, но с желтизной на крыльях и с отливающей бирюзой грудью. Ну и кровь на боку у него видна была.
Так вот, доча моя бросила портфель на пол (это мне уже жена потом рассказывала), прижала ручонки к груди и заплакала-запричитала:
— Ой, да какой красивый! И кто ж тебя убил и зачем? Ой, да лучше бы ты жил себе в лесу и никто бы тебя не видел и не трогал! Да у тебя, наверное, детки там остались, сиротинушки!..
Ты вот смеешься, а у дочки, оказывается, нервный срыв случился. В школу ее не отпустили, вызвали врача на дом. И два дня она провалялась дома с температурой и почти непрерывным плачем. Едва успокоили.
А я поклялся, что в лес больше ни ногой! Ну, или хотя бы делать это так скрытно, чтобы доча и подумать не могла, что я продолжаю стрелять дичь — не смог я поначалу насовсем отказаться от этой страсти. Ну и что ты думаешь, кого я обманул?
Однажды с приятелем втихаря выбрался в тайгу, куропаток пострелять, да наткнулся опять на глухаря. Сидел он на ветке огромной сосны, метрах в семи-восьми от земли. Ну, я его с тозовки и снял.
Вижу, глухарь кувыркнулся, но на землю не упал, а повис на ветке вниз головой. Подошли мы Егоршей, напарником моим, вплотную к сосне, а он продолжает висеть. Видно, что уже готов — крылья безжизненно висят, с клюва кровь капает. Но не падает.
Видимо, в предсмертной судороге намертво сжал ветку когтями, да так и завис вниз головой. Что делать? Лезть на сосну — высоко, ветви на ней начинаются где-то метров после трех, а у нас никаких приспособлений. Ну, стали стрелять по ветке.
У обоих тозовки, думаем, кто-нибудь из нас перебьет ветку. Но то ли снайперы из нас фиговые, то ли ветка очень толстая — ни черта у нас не получилось, хотя и выпустили мы не менее чем по десятку пуль.
Расстроились, сели покурить под сосной. И только я разок затянулся, как услышал негромкий треск над головой, и не успел ее приподнять — как сидел, слегка пригнувшись, так и свалился снопом на землю от страшного удара по шее и потерял на какое-то время сознание.
Очнулся я от собственного крика и от сильной боли в шее — это Егорша начал меня тормошить, чтобы привести в чувство. Встать-то с земли я встал, но голову ни поднять, ни повернуть в любую из сторон не могу — любое движение тут же отдается страшенной болью. А до дома — километра полтора, и мы без транспорта, пешком пришли.
Пришли-то за полчаса, а обратно шли — часа три, не меньше. Егорша одной рукой меня ведет, другой глухаря тащит, так и не бросил эту чертову птицу, которая чуть шею мне не сломала, и весу в ней оказалось пять с половиной кило!
Месяц я проходил с шейным бандажом, трещину обнаружили в одном позвонке. И больше ружья в руки не брал. Зато дочке мог с той поры чистой совестью смотреть в глаза…