Моя мама очень легко относилась к деньгам.
Однажды мы оказались в сложной финансовой ситуации. Фактически не хватало на еду. Надо было прокормить четыре рта: мамин (она без работы), мой (13 лет), отца (алкоголик) и кота Персика.
Мама поехала к сестре занимать деньги. Заняла ровно столько, на сколько мы сможем прожить неделю.
— А дальше решим, — сказала она сестре, которая предлагала больше.
Мама вернулась домой в плохом настроении. Она не любила занимать. Говорила: «Занимаешь чужие, а отдаешь свои». Я была дома, и только что последнюю банку кильки в томате скормила коту, которому больше нечего было есть.
— Иди сходи в магазин, — сказала мне мама. — Деньги в сумке. А у меня что-то давление.
Я понимала, что это давление ответственности на психику загнанного в угол человека. Я надела куртку и взяла мамину сумку. Она была аккуратно разрезана вдоль. Дырка напоминала открытый в ужасе рот. Кошелька внутри не было. Была старая помада и носовой платок.
— Мааам…- я вошла в комнату прямо в обуви. Показала ей разрезанную сумку.
— О Господи, — заплакала мама.
Она все поняла. Что своих придется отдавать в два раза больше, чем рассчитывала. Спустя час она собралась и поехала к сестре. Был вечер, темнело.
— Мам, купи что-нибудь поесть на обратном пути, а то уже закроются магазины…
— А что тебе хочется?
— Рябчиков с ананасами, — пошутила я. — Какая разница, что мне хочется? Купи нам кефира и хлеба, а коту — консервов. Не до шика уж, не будем колбасу и сыр брать.
Я осталась ждать маму дома. Спустя пару часов она вернулась домой в отличном настроении.
— На, тащи пакет на кухню, — сказала она, передавая мне продукты.
Я покорно потащила, резко дёрнула и у пакета порвалось дно. На пол вывалилась скумбрия горячего копчения (мы с мамой обожали ее есть с картошкой), колбаса, сыр, консервы и… ананас!!!
— Что это? — ошарашенно спросила я.
— Один раз живем, — ответила мама на какой -то другой вопрос.
— Я не поняла, ты умирать собралась? А на меня долги повесить? — шутливо уточнила я. — Откуда эти яства? Ты банк ограбила?
— Оль, я заняла денег, потом зашла в магазин, купила хлеб и кефир, и чувствую — сейчас расплачусь. Настроение гадское. Не хочу я кефир этот. Думаю, сейчас приду домой, буду есть хлеб и пить воду, и ребенка своего тем же кормить, и вообще с ума сойду от тоски. А денег на скумбрию хватало. Ну я и… Как говорится, гуляй, рванина…
— Мам, я правильно понимаю, когда мы все это съедим (а это уже завтра, потому что у нас четыре рта), то мы останемся без денег и без еды?
— Вот и решим эти проблемы завтра! — весело сказала мама. — Найду работу. Или пойду в богатые дома убираться. Меня, вон, зовут. А сейчас, дочь, свари-ка картошечки, да со скумбрией… А ананас на десерт. Прости, рябчиков не было.
Я чистила картошку молча, отвернувшись и низко наклонив голову. Мне не было весело, и я не предвкушала пир горой. Мой желудок вообще сжался от ужаса, в предвкушении завтрашнего дня. Я была напугана. Мне 13, я уже все понимаю. Знаю, что будет завтра. Завтра мама будет глухо рыдать в подушку. Потому что она в тупике.
Она была заместителем директора на большом заводе, производящем мрамор. Полгода назад там пропал вагон с мрамором. Было расследование. Под подозрением — все. От верхушки — до уборщика. И мама тоже.
Маму поразило, что она — как все. Так же ходит на допросы, так же отвечает на каверзные вопросы следователей. Мама — клинически порядочная женщина. Никогда ни у кого шпильки не взяла.
На заводе работает много лет. Предана ему. Доросла до зам. директора, хотя она без высшего образования. Как ее можно было подозревать? Мама расценила это как предательство. И уволилась. Я не понимала причин ее увольнения. Ладно бы подозревали ее одну. Но ведь всех! Увольнение выглядело подозрительно. Как будто у мамы «рыльце в пушку». Это фраза следователя, который не мог понять, откуда такое резкое «собственное желание» возникло у подозреваемой.
Это потрясло маму еще больше. Что никто не понял и не поддержал ее увольнения. И не заступился перед следователем. На самом деле, я думаю, она не хотела увольняться. Она хотела показать заводу, как сильно она возмущена ситуацией, и пригрозила отнять у него самое ценное — себя. Но ее заявление неожиданно молча подписали. Чем просто добили маму. Никто не валялся в ногах, не умолял о прощении.
Мама ждала другого.
— Ну как мы могли даже предположить, Нина Ивановна, что вы причастны к преступлению, глупые мы, глупые! — должны были сказать все.
Но не сказал никто. Спустя месяц нашли виноватых. И вагон нашли. И это, конечно, не мама. Все выдохнули. Мама стала ждать извинений и умоляний вернуться. Но телефон молчал. Молчал. Молчал. Никто не звал назад. Никто. Не звал. А два месяца назад мама узнала, что ее должность сократили: сгорел мост, по которому можно вернуться в прошлую жизнь.
А тут и накопления проелись. Из накоплений — только совесть и порядочность, подрубленные обидчивостью.
Завтра мы доедим эту скумбрию с картошкой. И мама будет рыдать. Потому что надо идти «говно за другими выносить». И это после зам. директора завода! Очень такой расклад бьет по самооценке. А вдруг на заводе узнают, как низко она пала?
— Мам, а почему не попробовать вернуться на завод? На другую должность?
— Куда? В коллектив к предателям?
— Ну, к каким предателям? Они просто делали то, что должны.
— Ни один! Ни один, Оля, меня не остановил.
— А зачем ты писала заявление? Чтобы остановили? Кто? Люди в таком же стрессе?
— Человек должен всегда оставаться человеком. А не шакалом.
Я вздыхала. Уходила к себе ни с чем. Каким шакалом? Кто? Потом к вечерним процедурам отхода ко сну добавится мамин глухой плач в подушку. Если придти и гладить маму по голове, то она скажет, сквозь слёзы: «Никогда, никогда так не делай». И будет не понятно: как не делать? Не увольняться? Или не обижаться? Или не гладить по голове? Или что? А потом, когда она заснет, я приду в свою комнату, буду тихо сидеть и как будто смотреть телевизор…
Я не любила эту мамину беспечность: потратить то, чего нет, на то, без чего можно прожить. Я бы, наверное, на ее месте эти деньги, что на неделю, растянула на две.
Меня пугала перспектива голодать. Я не знала, насколько она вероятна, но «а вдруг»? Я помню, как обещала себе в тот период относиться к деньгам ответственно и строго, не быть транжирой, и всегда помнить, что копейка рубль бережёт. Я даже боялась есть ту скумбрию. А вдруг это в последний раз?
Сейчас мамы уже нет. С того момента прошло более 20 лет. Я отношусь к деньгам легко. Слишком легко. Я не смогла обмануть гены. Образно говоря, я всю жизнь покупаю скумбрию с ананасами на последнее. И не знаю как может быть иначе.
Я импульсивна и наивна. Легко теряю и не жалею. Просто пытаюсь сделать выводы.
Сейчас у меня период финансовых потерь. Все, во что вкладываю, прогорает. Вплоть до мелочей. Перегорает техника, разбиваются планшеты, летят штрафы… Но я спокойна. Потому что не количество денег является ступенькой ко внутренней гармонии, а лишь свобода от них. Не в смысле, что я хиппи и призываю жить без денег.
Я про то, что вся моя лента выясняет, сколько им надо денег для счастья. Какая сумма — входная точка в душевный дзен? Сто? Двести? Миллион? И мне хочется крикнуть сразу всем: для счастья, как такового, не надо денег. Не существует суммы, которая вас может осчастливить, если вы не в ладу с собой.
Перенастройте внутренний компас. Он не должен указывать на кошелек. Он должен указать вам Путь к себе самому. Если уж вы вынуждены мыть полы, то мойте их не ради зарплаты. А чтобы было чисто. Это же две совсем разные мотивации.
Первая — про зависимость. Вторая — про свободу.
Моя свобода пахнет скумбрией. И немножко ананасом. Спасибо тебе, мама, за этот урок.
Я тут продавала пакет новых детских вещей. Совсем новых, брендовых, с бирками. И молокоотсос. Новый. И люльку. И шезлонг. И конверт теплый. Хотела продать вещи пакетом какой-то будущей маме. Примерная их стоимость — тысяч 30. Но я написала в объявлении — 10. И вот неделю я высылала всем вопрошающим фотки, отвечала на вопросы, тратила время и раздражалась.
Думала: зачем я это делаю? Несколько раз прям хотела рандомно написать любой женщине из интересующихся: да заберите бесплатно, блин. Только скорее. А то эти сомнительные деньги… Столько усилий, столько времени сожрали. Этот пресловутый кефир с хлебом…
Сейчас я после встречи приехала к дому, и, не найдя парковки, проехала в соседний двор. Там на скамейке, на площадке, сидела глубоко беременная женщина, вытянув ноги. Я парковалась практически напротив нее. И заметила, что она морщится. И подошла. И спросила:
— У вас все хорошо? А то видно, что не совсем…
— Да нет, спасибо, я в порядке, — улыбнулась женщина. — Просто присела передохнуть.
Я уже хотела уйти, но… Заметила ее пальтишко, которое не сходится на животе, и сапоги со стоптанным каблуком. И почему-то, повинуясь порыву, уточнила:
— А вам не нужны детские вещи? У меня от дочки остались?
— Ой, — женщина стала пунцовая. — Очень нужны. Очень. Мужа сократили. Сейчас ищет экстренно новую работу… очень переживаю.
— А вы далеко живете?
— Вон в том доме, через мост.
— Отлично. Ну пойдемте тогда в гости. За обновками…
— Да вы что? Серьезно? Вы понимаете, я ведь вот сижу сейчас на скамейке, и прям вот думаю, как мы будем, что мы будем, на что жить? Мне же рожать через месяц. Я не смогу работать сначала. А муж такой… скромный. Не умеет себя отстоять. А тех копеек, что сейчас есть, еле-еле на еду… И я думаю, Боженька, ну что же делать? И тут вы!
— Ну считайте, что я к вам от Боженьки, — смеюсь я.
— Я так и думаю, — торопливо и восторженно говорит девушка. — Бог дал ребенка, Бог дал и на ребенка.
…Полчаса назад Оксана и ее муж Витя разгрузили мою машину, забитую дарами для младенчика.
— Можно вас обнять? — спросила Оксана чуть не плача. — Вы наш ангел — хранитель. Что мы вам должны?
— Вы мне должны родить здорового ребенка, — говорю я на прощание и машу рукой.
Фотографироваться мы не стали. Оксана боится сглаза и плохо выглядеть на фото из-за отеков. Мы обнимаемся и договариваемся погулять с детьми семьями через пару месяцев. Катюниной подружке уже должен будет месяц исполниться.
Я снова еду домой, и снова паркуюсь далеко от подъезда. Выхожу из машины, с наслаждением ловлю свежий воздух. Мне ужасно хорошо на душе. Тепло и спокойно. Я бы сказала гармонично. Если бы я умела петь, я бы пела. Как же здорово пахнет весна! Чем же это… Погодите… Сейчас…
А, скумбрия! Горячего копчения. И немножко ананас…