А раньше искрило. Раньше — неосторожное слово, случайный жест, чистый лист — от всего бросало в дрожь, внутренний сценарист доставал пишущую машинку, устраивался поудобнее, творил сюжеты один за одним, и добрая половина сбывалась, потому что как же не сбыться, когда искрит. Раньше жизнь была похожа на виноград, сейчас — на изюм. Вроде и польза та же, и слаще, и хранится лучше. Но сока нет.

Раньше на второй текст оказывались в одной вселенной, на третий — в одной постели, после пятого — вызывали гром и молнии, шестым — создавали землю заново, на седьмой расставались, чтобы сразу вернуться к третьему. Все мужчины были воинами, все женщины были ведьмами, все горели и возрождались из пепла.

Потом устали. Пошли молиться, попросили покоя. Выросли над собой, над деревьями, преисполнились здравого смысла, ума и такта. Так-то нам и надо. Вошли в режим, в колею, в которой и околели.

Господи, мне не пишется, Господи. Не от работы ли это? Не от нехватки ли витаминов? Не от магнитной ли бури?

— Мы идиоты, Господи.
— Вы идиоты, дети мои.

И Бог с нами, и голос при нас, и внутренний сценарист в своей одиночной камере царапает на бетонной стене ожидания: три точки- три тире- три точки. Выйди из кокона, проснись в другом городе, выпусти своих демонов, пусть будет, о чем вспомнить. Пусть будет, о чем написать.

Не искрит. Кругом предохранители, огнетушители, пожарная сигнализация — все так безопасно, что решительно нечего делать.

Говорят, где-то в степи бывает большой пожар. Земля горит и не потухает, полыхает и не остынет вовек.

Дай мне сил выйти из каменной крепости, Господи, — за малой искрой, словом — за словом, живым — за живыми.