Смеркается. По улицам брожу я, нелепо озираюсь и курю,
И слушаю невольно речь чужую. И в окна разноцветные смотрю.
Как будто посредине циркорамы вдыхаю оседающую пыль
Мистерии, а может, мелодрамы, готовой превратиться в водевиль.

Бреду и не могу остановиться, отдать себя чему-нибудь сполна,
Хоть участь асмодея-очевидца порядком смехотворна и стыдна.
И всё же — жизнь. Какая-никакая. И я в ней то гуляка, то жених.
Теку среди толпы, перетекая помимо воли в каждого из них…

Я сгорбился, как грузчик под поклажей, я ловко охмуряю продавца.
Я неслух, распекаемый папашей, папаша, распекающий мальца.
Я гордо корчу из себя провидца, я слёзы утираю рукавом.
Я прачка у лохани. Я девица, твердящая о принце роковом.

Я семьянин, вкушаю чай с малиной, я подбираю чьё-то портмоне,
Студентик, совращённый мессалиной, сплетающий удавку из кашне…
Я затомился, обречён всё чаще то полыхать, то разом затухать —
В тени стоящий доброхот-подсказчик, которого и слыхом не слыхать.

И слава богу. Текста я не знаю и выхода не вижу впереди.
Но я шепчу: будь проклята… родная… Ступай ко всем чертям… не уходи…