Когда я возвращалась домой затемно, волоча за собой санки, в мокрых варежках и с окоченевшими пальцами ног, бабушка надевала мне толстые шерстяные носки, которые заботливо грела на печке к моему приходу. В кухне пахло котлетами и луковым печеньем, тихо играло радио, две кошки спали в кресле у окна, свернувшись инь-янем. Завтра утром с санками за ёлкой. Вечером разбирать коробки с игрушками. Потом Новый год и подарки! В шкафу уже спрятаны новенькие коньки.
Ещё верится в чудеса, но уже не очень в Деда Мороза.
За окном падает медленный снег, а впереди почти две недели каникул!
И всё вокруг твоё, всё тебе и для тебя! И эта ёлка, и снег, и Новый год, и даже тёплые шерстяные носки.
Это было счастье, Катя. Но кто тогда догадывался об этом, кто об этом думал? В нашем обиходе не было такого слова.
Счастье… Это представлялось чем-то взрослым, что с нами случится, когда мы вырастем. А детство — оно не о том.

Ровно год назад, Катя, я жила в другой реальности, в другой истории, с другими людьми и другими мыслями. Всё изменилось в одночасье. Словно там, наверху, переключили невидимый тумблер, и моя жизнь потекла совсем по-другому руслу.
Я не знаю, бывает ли долгое счастье, бывает ли его много? Наверное, нет.
Человеку нельзя много счастья. Мы не умеем, мы не справляемся, мы не знаем, как с ним жить. Складывается впечатление, что всё непременно должно быть тяжело, трудно и преисполнено патетики. Словно простота удешевляет важность любого момента, а дары кажутся незаслуженными и пугают отсроченной оплатой.
Это смешно, но иногда достаточно тёплых носков, достаточно просто запаха котлет из кухни, если кто-то готовит их для тебя.

Ничего не повторяется. Другое время, другой снег, другие дары.
Катя, это так глупо и утомительно — вести себя по-взрослому: говорить умное и взвешенное, носить строгое, изучать классическое, претендовать на истинное и цельное. Это в юности хотелось казаться старше и основательней, хотелось всего сразу, торопиться, лезть из кожи, зарабатывать себе сложное лицо и трудную судьбу. Жить непременно на пределе, любить только с надрывом, выбирать исключительно необычное, оригинальное, странное.
«Из опыта я могу сделать лишь один вывод, — пишет Бакушинская, — если ваши отношения вы можете охарактеризовать словом „оригинальные“, смело берите ноги в руки и валите из этих отношений. Конечно, вы так не сделаете, потому что тоже любопытные и уверенные в себе. Между тем, в свойства настоящей любви оригинальность не входит. Она благонадежна, взаимна, заботлива и даже несколько скучна…»
Скучна, Катя, скучна! О, сколько сердца надо износить, сколько выплакать слёз и извести чернил, чтобы задуматься, наконец, об этом. А задумавшись, прикинуть на себя.
Но как можно, как? Если каждый из нас — исключительный. Отношения наши — неповторимы. Чувства наши — уникальны.
Да мы скорее умрём, чем предадим свои иллюзии.

Триумфальная победа любви над смертью — это поэтическая метафора, Катя. Людям очень хочется, чтобы было так. И они наивно полагают, что сбывается всё, во что веришь. Я верила так неистово, словно внутреннее усилие способно порушить любые причинно-следственные связи. Все безумные увлечения и сумасшедшие любови, Катя, оставляют по себе пустоту, им прямо пропорциональную. Ни одно избыточное усилие, как правило, не оправдывает себя.
И хочется уже верить во что-то простое и настоящее. В медленный снег, в зимнее солнце, в новогодние гирлянды, в скрип половиц, в утренний поцелуй, в голубей на балконе, в шерстяные носки, в любимые глаза, в запах хвои и мандарин…
Почти как в детстве. Когда счастлив, даже не догадываясь об этом.