Теплела жизнь, а дни топтали ночи…
«Здравствуй, Сережка! Любимый мой! Наконец-то я добралась до ручки с клочком бумаги. Как же я стремилась к этим мелким атрибутам канцелярии, знал бы ты только! Господи, ты думаешь, наверное, что я не хотела писать тебе, думал, поди, что я забыла про тебя? Да нет, конечно же нет, ты не мог так думать, знаешь ведь, как я тебя люблю. Я обожаю тебя так, что дыхание в груди рвется на мелкие кусочки, и воздуха не хватает! Я так по тебе соскучилась! Мне день ото дня все сильнее и сильнее кажется, что я вот-вот умру, если не увижу тебя. Но, любимый мой… Сереж, я не могу никак приехать, я не могу вырваться отсюда… Мне даже письмо тебе написать некогда… ну, совсем НИКАК! Боже… я порой чуть не плачу…
Но я постоянно думаю о тебе! Перед моими глазами постоянно твое лицо. Я засыпаю и вижу, как ты улыбаешься… Сергей, у тебя такая улыбка… Я помню, тебе что только не скажешь, а ты просто (совсем запросто!), каких проблем бы не было, улыбнешься, и мне сразу легче становится… я все время таяла, когда ты мне улыбался… на что бы я ни пожаловалась, каких ужасов бы не высказала тебе, ты лишь обнимаешь меня мягко так, ласково, как только ты умеешь, и улыбаешься своей улыбкой. В такие моменты у меня словно земля под ногами исчезает, и я зависаю в воздухе… Сереж, да что улыбка! Я боготворю твою походку, твой образ, каждое твое движение! Порой это доходит до сумасбродства. Даже все твои глупые выходки, которые приводили меня когда-то в бешенство, я их все сейчас вспоминаю с улыбкой и иногда счастливо плачу украдкой, как сумасшедшая.
Но погоди, миленький! Подожди! Мне тут осталось всего ничего. Я вернусь! Вот-вот вернусь! Ты ведь столько ждал меня, потерпи еще совсем чуточку, любимый мой…
Очень нежно целую тебя.
Береги себя, умоляю.
Твоя любимая Аня."
Сергей уронил письмо на облупленный, когда-то покрытый лаком стол и зябко обхватил трясущиеся локти. Слезы текли, проторивая узкие мокрые дорожки на впалых щеках бледного лица. Сергей нервно с шумом втянул носом влажный пропитанный запахом грязного помещения воздух и посмотрел в мутное окно.
Сквозь щели в прогнившей, изъеденной трещинами оконной раме текли грязноватые струйки осеннего дождя, бушевавшего снаружи его ветхой обители. Струйки, собираясь на сером подоконнике в круглые лужицы, завораживали взгляд и чуть-чуть успокаивали дрожь в ломающихся от боли суставах. С боку стола красовались сорвавшиеся с отсыревшего потолка серые известковые кляксы, напоминающие абстракционистские рисунки, которые показывают пациентам в дурдоме. Влажность воздуха в квартире конденсировалась на всех предметах мебели, разъедая самое ее нутро, и грозила образовать настоящий туман.
Сергей, вытерев холодной липкой рукой слезы, с трудом поднялся со стула, подошел к рядом стоящему старому дивану и уронил в него свое худое, словно изъеденное неведомым недугом тело. Завернулся в сырое, пахнущее плесенью ватное одеяло, передергиваясь от отвращения, и закрыл воспаленные глаза.
На улице жутковатой какофонией шумел непрекращающийся уже в течение нескольких дней дождь. Мокро и как-то липко шелестели шины машин, проезжающих по наводненным дорогам, и где-то в подъезде время от времени надсадно хлопала дверь чьей-то квартиры.
Сергея начало колотить сильнее. Нужна доза. Стиснув зубы, он боролся с нарастающим ознобом. Что у него осталось? На что можно достать дозу? У Сергея ничего больше не было, кроме любви. С трудом поднявшись с влажного холодного дивана, он снял со спинки расшатанного стула рваный плащ, накинул его на плечи и вышел в темную прихожую.
Дрожь, прокатываясь болезненными волнами от головы по плечам, спине, бедрам и до самых кончиков пальцев ног, заставляла стучать зубы и затрудняла дыхание, делая его спазматическим, словно у контуженного.
Кроме барыги, Сергею сейчас не поможет никто.
Спустившись по обшарпанным подъездным ступеням, Сергей со скрипом открыл входную дверь и, содрогнувшись, вдохнул холодный воздух, пропитанный осенним дождем.
Выйдя из подъезда, Сергей застыл на крыльце под навесом бетонного козырька, не решаясь шагнуть в молочную, бурлящую поверх черного асфальта пелену дождя.
Внезапно начался приступ. Последнее время частота их нарастала. УСергея закружилась голова, в глазах побелело, ноги потеряли чувствительность и стали угрожающе прогибаться в коленях. Он отшатнулся назад и тяжело прислонился к подъездной двери.
Налетающий порывами ветер швырял в лицо хлесткие мелкие капли и пронизывал тело, проникая под ветхий плащ и покрывая кожу нездоровым ознобом. Сергей обхватил плечи руками и закрыл глаза, борясь с приступом, пытаясь устоять на ногах и не сползти вниз по двери. Все тело трясло как в лихорадке, суставы словно выжигало просунутой в них тонкой раскаленной проволокой, хотелось упасть на мокрый асфальт и извиваться, как гусеница, которую кусают муравьи, пытаясь остудить охваченные пламенем кости в грязной воде.
Вдруг послышались тяжелые хлюпающие шаги. Сергей открыл глаза и попытался сфокусировать взгляд. Из завесы дождя проявилось широкое небритое лицо, а за ним вынырнуло и тело, облаченное в насквозь промокший военный камуфляж.
— Ну и погодка! — выдохнул солдат, топая сапогами по крыльцу и стряхивая с себя воду, сбегающую по потерявшей цвет форме ручьями. —Мне просто мистически не везет! Уже четвертое увольнение, и в четвертый раз ненастье! Мне словно по служебному листу так выпадает — от бога!
Сергей попытался улыбнуться, но лицо его, искаженное приступом боли, приняло неописуемую гримасу, совершенно не похожую на добродушную улыбку. Солдат внимательно посмотрел на Сергея, с ресниц его капала вода.
— Что-то вид у тебя неважнецкий, братан. Чего это с тобой? Хреново?
— Да нездоровится мне… вот вышел, думал, до больницы дойти, а тут…— хрипло ответил Сергей и сделал вялый жест в сторону серой пелены дождя.
— Н-да… — протянул солдат и выглянул из-под козырька, жмурясь от капель, попадающих в глаза. — Эта мерзость словно и прекращать не собирается, наоборот, силу набирает.
— Который день уж этот сырой беспредел творится, — у Сергея получилось слабо улыбнуться.
— Эх, — солдат сунул руку за пазуху и выудил откуда-то из недр складок своей формы пачку Беломора. — Меня тут девчонка ждет моя, в этом подъезде живет на третьем этаже, — знаешь, может? — приду сейчас, залью ей всю квартиру к чертям. Меня выжимать можно как полотенце, до самых трусов все пропитало, едри его мать! Портянки вообще словно промокашка— в мусорное ведро, да и только.
Солдат потряс пачкой, заглядывая в нее так, словно страдал близорукостью, и пытаясь отыскать более-менее сухую папиросу.
— Не угостишь? — Сергей оттолкнулся от стены. Ноги стали обретать чувствительность, дрожь немного унялась.
Солдат протянул беломорину и услужливо чиркнул зажигалкой. Некоторое время они молча курили. Потом солдат спохватился, щелчком отбросил окурок и взялся рукой за дверную ручку.
— Ну ладно, я пойду, а то моя любовь совсем изнервничается, я еще час назад обещался быть пред ее очами прекрасными, хе-хе, — служивый весело усмехнулся и, скрипнув перекошенной дверью, скрылся в подъезде.
Сергей сделал еще несколько затяжек, закашлялся и выбросил папиросу в лужу. Во рту было сухо, распухший язык больно царапал нёбо. Дождь стал понемногу утихать. Сергей накинул капюшон, закутался поплотнее в плащ и вышел под редеющие струи.
Дойдя до дома барыги, Сергей увидел некогда белую, а теперь от осенней грязи серую Тойоту, стоящую в глубине унылого двора. Значит, Косырь дома. Взойдя на крыльцо, Сергей тщательно осмотрелся по сторонам, после чего, ткнув нужные кнопки кодового замка, открыл дверь и зашел в подъезд.
Поднявшись до четвертого этажа и остановившись перед оббитой непонятным материалом дверью, Сергей присел на корточки и постучал кулаком в ее нижний правый угол. Выждав некоторое время, постучал в левый угол. Стук отличался некоторыми аккустическими нотками.
Примерно с минуту было тихо, потом послышалось какое-то шевеление, и чей-то голос спросил: «Кто?»
— Это я, Косырь. Серега.
Послышался звук отпирающегося замка, дверь приоткрылась на несколько сантиметров, и в щели показался настороженный глаз Косыря.
— Ты один?
— Да.
Косырь раскрыл дверь пошире и отступил в сторону. Сергей неуклюже ввалился в прихожую, пропитанную каким-то неясным специфическим запахом. Сколько раз Сергей здесь ни был, он все никак не мог определить, на что больше всего похож этот запах, не вызывающий ни удовольствия, ни отвращения, и лишь как-то ненавязчиво раздражающий.
Он прошел вслед за Косырем в тускло освещенную комнату с тщательно занавешенными окнами. Барыга развернулся лицом к Сергею и посмотрел на него с ехидной усмешкой.
— Х-хе, глупый мотылек как всегда вернулся к своей свечке. Ты, я вижу, совсем плох. Давненько тебя не было, старина Серж. Небось, кости по всему организму гуляют, как игральные в руке флибустьера?
— Да… есть немного…
— Так уж и немного? — Косырь в притворном удивлении вскинул белесые брови. — Да ты еле на ногах стоишь, старик. Али ты другой какой хворью болен? Говорят, эпидемия гриппа нынче разгулялась… видать, и ты попал под раздачу, х-хе. Так или иначе, как мне понимается, вам нужна доза, сударь?
— Да, но…
— Ну, какие тут могут быть «но», дружище Серж? Такие речевые обороты, как «дать в долг», «под залог» и «подарить по простоте душевной» в нашем современном арго не существуют. С этими простыми правилами ты знаком давно: либо ты порадуешь своего приятеля Косыря чувствами и получишь от него соответствующие дозы, либо ты вообще не должен был сюда приходить. Но так как ты все еще способен передвигаться, то, смею предположить, у тебя еще осталось кое-что? Меня раздирает любопытство. Ну, чем же ты одаришь меня на этот раз, Серж? — барыга обнажил в гадкой улыбке мелкие редкие зубы и придал своему взгляду комично-вопросительное выражение.
Сергей устало прикрыл глаза; на мертвенно-бледном лице проступили капельки липкого пота. Минуту стояла полная тишина. Косырь выжидающе смотрел на него, сложив руки на груди.
— Любовь… — наконец тихо выдавил Сергей и покачнулся.
— Любовь! — Косырь хлопнул себя по ляжкам. — Я мог бы догадаться! Классика жанра, ей-богу! Из тебя мог бы получиться достойный герой чьего-нибудь произведения, например, какого-нибудь Скальпеля! Ха-ха!Вот что тебя греет! А я все жду, наивный, когда ж твой мотор оледенеет в конец? Когда ж, думаю, этот парень из живого мертвеца превратится в обыкновенного трупа? А у него, оказывается, любовь под сердцем, ха-ха-ха! Романтик!
Сергей открыл глаза и посмотрел на глумящегося барыгу.
— Слышь, Косырь, прекрати истерику. Посмеешься со своими дружками в кабаке вечерком. А меня уволь. Ты помнишь, зачем я здесь? Не тяни время, — Сергей сглотнул плотный комок, застрявший поперек горла, и сунул руку за пазуху.
— Как заговорил, как заговорил-то! Вы посмотрите, люди добрые! Угробил в себе талант! Всю свою одаренность оставил на финиш, ха-ха! Ой… я аж уморился… — Косырь артистично вытер лоб тыльной стороной ладони и принял надменно насмешливый вид. — Х-хе, любовь сейчас не в цене, сударь, знаете ли. Прошлый раз вы, любезнейший, отдали ненависть и выторговали у меня за нее четыре дозы. За любовь вы получите максимум в два раза меньше. Ну, давайте, посмотрим на ваше прелестное чудо, милейший!
Сергей, поколебавшись, вынул дрожащую руку из-за пазухи и протянул зажатую в кулак любовь барыге. Косырь подставил ладонь, с холодной усмешкой глядя в лицо Сергею. Трясущиеся пальцы того никак не хотели разжиматься. Любовь, оторванная от сердца, все еще была тепла и грела дрожащую костлявую руку. Наконец пальцы с большим трудом подчинились воле бесчувственного хозяина, и любовь мягко упала в мясистую потную ладонь Косыря.
«Все…», апатично подумал Сергей, пытаясь избавиться от мерзкого ощущения липких словно скотч потеков холодного пота на спине.
Повертев любовь в руке, барыга недовольно скривился и небрежно проронил:
— Второй сорт. Мелковата. Пятнышки. Червоточины. Не любовь, а одно название, да и то с маленькой буквы. Понимаешь, старик, любовь долго не хранится отдельно от других чувств, я бы на твоем месте ее сторговал в первую очередь. Тогда и получил бы больше и от лишних забот бы избавился. Хотя, я забыл, ты же у нас РОМАНТИК, х-хе… Вообще-то мне запрещают менять дозы на такое барахло, но за нее я могу дать тебе половину.
— Полдозы?! — ужаснулся Сергей. — Но мне нужна целая доза! Косырь, дружище, ты шутишь что ли? Мне не хватит половины! Я… я…
От волнения он поперхнулся. Его стало сильно трясти. Ноги предательски подкосились. Чтобы не упасть, Сергей неловко оперся плечом о стену. Голова его мелко дрожала, воспаленные красные глаза противно слезились.
Несколько секунд барыга безразлично смотрел на него, потом вдруг смягчился.
— Ладно, старина! Вижу, что тебе действительно хреново. Так и быть, дам тебе полную.
Косырь скрылся в дальней комнате, погремел дверцей сейфа, вернулся и вложил в руку Сергея долгожданную дозу.
Спрятав руку в карман, словно боясь, что Косырь может сглазить ее содержимое, Сергей нервно поблагодарил барыгу и вышел во двор.
«Вот и все», безразлично подумал он, глядя на влажную взвесь в воздухе. Любовь разменяна на дозы. Сергей отдал самое последнее и самое дорогое, что у него было. Стоит ли сожалеть об этом? Даже если и стоит, он все равно бы не смог этого сделать. Сожаление он одним из первых оставил у барыги. Теперь у него совсем не осталось чувств. Там, у Косыря, его округлившиеся глаза, дрожь в голосе и подкашивающиеся ноги — это был не страх, это была лишь реакция организма, которому нужна доза. Полная доза.
Сергей поднял голову и осмотрелся вокруг. По мокрой площади под навесом хмурого осеннего неба, кутаясь в пропитанные сыростью плащи и накидки, торопливо сновали люди. Лица с полуприкрытыми глазами, похожие на какие-то условные изображения, словно с огромного непонятного чертежа, были совершенно равнодушны и отрешены. Быть может, на самом деле эти лица и взгляды, обращенные к нему, были полны чувств, а теперь эти чувства просто не отражались в нем? Так не могут пестрые шустрые рыбки заметить внимания и заботы кормящего их хозяина за толстым стеклом аквариума. Может быть. Но что-то Сергею указывало на другое.
И он понял. Понял, что все рано или поздно меняют свои чувства на дозы. Каждое чувство когда-нибудь перестает для человека значить то, что оно значило в начале, в самом своем зарождении. А потребность в дозе растет, сжирая чувства и требуя новые. И люди меняют, разменивают в итоге все свои чувства на дозы и умирают, когда у них ничего не остается. Дозу ни на что другое не выменять. Дозы и чувства — это непреложные атрибуты каждого человека, и побеждает всегда что-нибудь одно.
Мысли то вяло текли, то лихорадочно скакали. Суставы продолжало жечь нестерпимо, дрожь не унималась. И лишь одна мысль твердо стояла на фоне: сейчас он вернется в свой «бидонвиль» и примет дозу. И несколько дней ему не нужно будет ничего. А потом наступит медленная мучительная смерть телесной оболочки. Но это будет потом. Сейчас же ему совершенно плевать на будущее. Домой… скорее домой…
Сергей зябко передернул плечами и, втянув голову, неверной походкой пошел в сторону своей ветхой обители. Перед взором его неожиданно появилось лицо Ани, оно мелькнуло бледным, туманным образом, и сразу же исчезло, словно призрак какой-то совершенно другой истории. Сергей тут же его забыл, ведь ему теперь совершенно ни к чему было запоминать что-либо. В кармане его руку грела доза. Грела совсем не тем теплом, как когда-то давным-давно грела любовь, но сейчас, в отличие от любви, ее тепло Сергею было нужно…