Вода, привозимая в лагерь, делилась на техническую, для буровых и питьевую. Но пить, разогретую до семидесяти градусов воду, было жестоко, поэтому использовали природный холодильник. У меня была особая фишка — офицерская фляжка в войлочном чехле, если ее намочить и подвесить в тени, вода за 5 минут охлаждалась чуть ли не до нуля, такова была скорость испарения.
На второй день я отправился на работу уже как бы со своими друзьями. Миха мне обрисовал задачу. Она походила на труд рабов египетских фараонов — в определенных точках скальных выходов надо было вырубать образцы пород в виде кубиков, размером 10 на 10 и 20 на 20 сантиметров. Это было очень непросто, вырубить из целого массива нужный кусок геологическим молотком, а потом еще и огранить его до нужных размеров. Часто бывало, что после часового пыхтения, образец разваливался по какой- то неведомой трещине, и все надо было начинать сначала.
Но собственно по времени никто нас не пинал в задницу, да и чем еще можно было занять себя здесь. Даже просто полежать на этом солнцепеке, без намека на какую либо тень, было невыносимо. Поэму мы и грызли скалы с затяжными перекурами. Анька маркировала образцы и пыталась их как-то описывать. Надо сказать, Миха мне сильно давал фору поначалу, заставляя меня злиться на себя, но со временем я начал потихоньку понимать природу трещин и использовать их, не прибегая к диким усилиям.
В конце дня мы стаскивали свои кубики к местам проезда машины, а раз в неделю приезжал грузовик с местным водилой и забирал их в лабораторию экспедиции.
Но однажды, собирая кубики в кузов, Миха так спокойно спросил меня, — А знаешь ли ты, куда он их по настоящему увозит? — я изобразил непонимание на своей физиономии. А он невозмутимо поведал мне, что этот дух, везет образцы вовсе не в лабораторию, а домой в кишлак, и что себе он уже построил дом из них, а теперь достраивает своему сыну. Не знаю, сколько я простоял с камнем в руке и отвисшей челюстью, потом закинул камень подальше в сай и ушел в лагерь.
Эта новость меня просто шокировала, я злился, но не знал толком на кого конкретно, то ли на водилу, то ли на эту убогую экспедицию, то ли на всю Родину в целом. Во мне было всегда обостренное чувство справедливости, поэтому на следующий день я сказал своему руководиле, что кирпичи, эти если они нужны ему, пусть он сам строгает этому ублюдку. Напрасно я ожидал от него каких либо эмоций, он спокойно мне заявил, что буду заниматься документированием канав, дело с кирпичами было закрыто.
Нет смысла расписывать насколько новое занятие было интересней прежнего, во всяком случае, смысла в нем было никак не больше. Вообще рыть что-либо в лесовых отложениях было делом весьма унылым, дело в том, что сыпучесть леса больше, чем песка и любое углубление в почве буквально через несколько часов наполовину осыпалось. Поэтому повозившись несколько дней в пыли и от души наматерившись с канавщиками, заставляя их выскребывать дно канав по несколько раз, я плюнул на это дело. Уютно устроившись в дальней палатке с журналом документации, я слегка напрягая свое воображение и красноречие, сочинял геологические опусы, стараясь не сильно повторяться. Более того, поднаторев, я стал вворачивать в тексты описания просто недопустимые обороты, типа: — «Невообразимо метаморфизованные известняки» или «Красочно мраморизованная порода». Меня абсолютно не мучили угрызения совести, более того я и Миху отговорил от излишнего патриотизма, в результате большую часть дня мы и отдыхающие буровики резались в интеллектуальные виды карточных игр. Это был не просто пофигизм, таким образом, как мне казалось, я мстил за свое унижение.
На удивление, в лагере оказалась раздолбанная, но работающая вертушка и куча затертых пластинок, среди которых обнаружил миньон с классной группой «Livin Blues» и диск «Boney М» с супер-хитом «Never Change Lovers in the Middle of the nigh «. И надо сказать, затерли мы их с Михой практически до дыр.
В общем жизнь как-то начала приобретать знакомые очертания и время вошло в нормальную струю. Однажды путешествуя с Михой по окрестным сопкам на порядочном отдалении от лагеря сели перекурить, при этом вели неспешный треп о бренности бытия. Миха при этом занимал свои руки и ноги тем, поджигая спичку и бросая ее в сухую траву, через мгновение тушил ботинком вспыхивающее как от пороха пламя. Наблюдая за ним, я заметил, что в какой-то момент он может не успеть потушить, но он продолжал невозмутимо заниматься опасным делом, еще более увеличивая паузу до тушения. Я думаю, мы оба внутренне понимали, чем должен был закончиться этот эксперимент, надо же было откуда-то получать адреналин. И момент, конечно наступил, огонь пошел по кругу и уже ни ноги ни спешно снятая одежда, ничто уже не могло остановить пламя, разрастающееся как в кино. Мы грязные и потные, стоя посередине черного круга, теперь уже могли только наблюдать, как круг этот разрастается с невероятной скоростью. Сердце колотилось, было страшно от предчувствия тех последствий, которые должны произойти, но было еще и чувство какого то дикого восторга, как у детей смотрящих на большой костер.
Хотя сухая трава и покрывала почти все пространство до горизонта, кроме конечно немногочисленных скальных гребешков. Пламя распространялось не равномерно. Ветер вносил существенные коррективы в направлении распространения, в тоже время, помогая пламени перебираться через естественные препятствия, будь то дороги или каменные гряды. К счастью ветер был не в направлении лагеря и мы поспешили побыстрей до него добраться, тем самым обеспечив себе хоть какое то алиби. Я без сомнения был убежден, что разборки последуют, с точки зрения природы, мы сделали благое дело, но что при этом могло сгореть относящееся к людям, трудно было и предположить. Быстренько умывшись на ближайшей буровой, постарались незаметно проникнуть в лагерь. Благо, что трава вокруг лагеря была почти вся вытоптана, поэтому примерно через час, когда пламя подошло к лагерю, не пришлось сильно усердствовать в тушении. К вечеру зрелище было грандиозным, картина глобальной катастрофы была налицо, во все стороны до горизонта все было черным, в воздухе летал пепел, и отчаянно пахло гарью, ко всему еще и горизонт со всех сторон светился заревом.
Все, кто был в лагере стояли на небольшом нетронутом пламенем островке, наблюдали в немом молчании этот апокалипсис, ночью картинка была еще более эффективной.
Всполохи на горизонте продолжались двое суток, на второй день приехала делегация, состоящая из ментов и гражданских, походили, посмотрели, потрещали и свалили. Выяснилось, что особых разрушений не произошло, сгорело несколько кошар, да и по мелочи всякое, но вот материальный ущерб местным колхозам был нанесен колоссальный. Оказалось, что баранам теперь жрать стало нечего, так как, то что сгорело и было ихним кормом, и естественно большую часть баранов пустят под нож. Но это обстоятельство, мало кого напрягало, так как все знали, что бараны принадлежали лишь одному баю, который как водилось тогда, путал свою собственность с колхозной.
Конечно, мы с Михой знали, что за глаза на нас тыкали пальцами, как на виновных, ну да плевать, предъявить то нам нечего было. Если Миху и колбасило маленько по этому поводу, то меня беспокоила другая сторона дела, местная природа и так-то не претендовала на изысканность, а теперь этот постапокалептический ландшафт еще больше ввергал в уныние.
Если это стихийное бедствие было рукотворным, то надо упомянуть еще о чисто природном катаклизме, который пришлось испытать. Так называемый «афганец» или пыльная буря, хотя бурей, в прямом смысле, это явление ни как нельзя было назвать.
В городе такое тоже наблюдалось, когда при полном штиле, вдруг накатывала мгла из мельчайшей пыли, создавая эффект слабого затмения. Явление, была проклятьем всех женщин, так как эта пыль проникала абсолютно везде, в любые закрытые помещения и оседала мохнатым ковриком на всякого рода полировках.
Так вот здесь этот «афганец» был очевидно в своем первородном виде, можно было наблюдать издали, как на тебя надвигалась сплошная, не имеющая высоты, темно серая, непроницаемая стена пыли. Это было жутковатое зрелище, особенно когда стена была уже близко, очень похожее явление в фильме «Мумия». Инстинктивно куда-то хотелось спрятаться, и это состояние беспомощности еще больше удручало. Когда накатило, рассмотреть что-либо можно было только в метре от себя, я было залез в вагончик, но наблюдать как десятки струек пыли, с потолка, с оконных переплетов засыпают все вокруг, было просто невыносимо. Оставалось только замотать рот и нос тряпкой и терпеливо ждать, когда эта хрень закончится, а продолжаться это могло и сутки, и двое, и трое.