Я ехал на раздолбанном старом зилке на первую профессиональную практику. Стояла жуткая жара, обычная для этих мест, равнинной части южного Таджикистана. В дырявой кабине было и того хуже, горячий воздух от двигателя через многочисленные дырки в обшивке обдувал с нескольких сторон. Но настроение все же было приподнятое — впереди ждали новые ощущения и впечатления. До этого тоже была практика, но она была с родной студентотой, а здесь предстояло окунуться в настоящую рабочую атмосферу с людьми, делающими настоящее дело, так мне по крайней мере думалось. Дорога предстояла долгая — от Душанбе до южных границ Таджикистана г. Шартуза, а там еще хрен его знает сколько по горам, до геологоразведочного лагеря, Южно — Таджикской геологоразведочной Экспедиции. ЮТГРЭ — звучало не очень круто, можно сказать даже уныло, по сравнению, например, с Памирской экспедицией, где занимались драг металлами, редкоземельем и т. п. В моем же случае банальные стройматериалы: песок, гравий, бутовый камень. Последний мне и надо было разведывать для строительства плотины. Я выбрал столь непрестижное направление в своей профессии по весьма прагматичным причинам, хотя впрочем это уже другая история.

Итак, я трясся в жарком самосвале, по разбитой дороге, периодически проверяя прочность крыши кабины своей головой. Предстояло проехать больше 150 километров до Шартуза. Водитель был национал, копченый такой мужик. Жарил без остановок, за исключением лишь, когда закипал радиатор. Воду коричневого цвета заливал он из придорожных арыков, откуда и сам прихлебывал. Несмотря на то, что через пару часов язык у меня превратился в печеньку, я так и не решился попробовать такой живительной влаги. Ехали молча, хотя водила и порывался несколько раз завести разговор, то ли о баранах, то ли о своих родственниках, во всяком случае, у меня это не вызвало сколько-нибудь существенного интереса. О пейзаже за окном нет смысла распространяться, потому, как всем известно, что юг Таджикистана — это одно большое хлопковое поле, менялись только названия колхозов, которые без особого разнообразия, представляли собой номера партийных съездов, перечисленные по порядку.

Уже к вечеру вареный, с избитой задницей, я вылез из машины в каком-то кишлаке, судя по двору и его обитателям, это было местоположение геологической партии. Побрезговав местной стряпни на достархане, поел чего-то у себя из рюкзака, чем явно не прибавил себе очков у местной публики — в основном шоферни и буровиков. Нахлебавшись уже чистой воды, чуть ли не до блевотины, я уснул на одном из многочисленных топчанов. Утром, позавтракав зеленым чаем с карамельками и поняв, что предстоящий день не представляет какого либо разнообразия, погрузился вместе с еще несколькими работягами в брезентовый кузов газончика.

Проехав кишлак, разрезанный пополам широкой, но мелкой рекой с водой похожей на какао мы, свернули на дорогу, ведущую по направлению к горам. Хотя назвать горами те возвышенности, в виде сопок, маячившие на горизонте, можно весьма условно. Через несколько километров хлопковые поля закончились, начались сопки, пейзаж резко поменялся, вместе с хлопком исчезла и какая ни была растительность, абсолютно ничего похожего на зелень невозможно было обнаружить. Трава, конечно, на сопках была когда-то, причем ровным покровом толщиной сантиметров десять, но она была насмерть высушена, земля, очевидно была сухой до самого ядра планеты. Высохшие ручьи в саях, на дне которых мертвенной белизной торчали выходы гипса, довершали сходство пейзажа с марсианским ландшафтом. И вся эта прелесть была на фоне веселого солнышка, поднимавшего температуру до сорока с плюсом.
Какое- то время мы ехали по каменистой дороге, все внимание было сосредоточено на том, чтобы поплотней прижать подпрыгивающую задницу к деревянной скамейке, но потом произошло нечто необычное — мы въехали в реку жидкой пыли. Это был натуральный лёс (очень тонкая глиноземистая порода).
Полколеса машины погрузились в тончайшую пыльную взвесь, при движении от колеса во все стороны расходились волны, такие же как и на воде. Сами же отложения лёса могли уходить на многие сотни метров в глубину, но машины на дороге протерли его сантиметров на сорок. Всю эту перемену можно было наблюдать лишь несколько секунд, потом наступил полный мрак. Поднявшаяся пыль заполнила собой все видимое пространство, на расстоянии вытянутой руки ничего не было видно. Инстинктивно закрыв рукой нос, я все равно понимал, что вдыхал ощутимое количество этой дряни. Но самое паскудное было то, что я осязал ее своей кожей, эта гребаная пыль ручейками скатывалась за шиворот и прилипала к потному телу, при этом еще все время приходилось балансировать на невидимой скамейке.
Водила очевидно со всей дури давил на газ, пытаясь оторваться от пыльного стены, несущейся за машиной. До сих пор с содроганием вспоминаю те 15 км. сущего ада, хотелось крикнуть: — В жопу эту геологическую романтику! Пусть уж лучше штаны протирать где-нибудь в вонючей конторе. Но ближе к лагерю, после многочисленных развилок, дорога становилась уже и плотнее, пока, наконец, не превратилась в две еле заметные колеи и мы смоли разглядеть себя.
В машине был двух сантиметровый слой пыли. Рожи наши вряд ли кто смог бы опознать, пыль стекала и с волос и с одежды. Кое-как отряхнув себя, смог увидеть, что нас окружают все те же безжизненные сопки с редкими скалистыми выходами известняка. В лагерь прибыли уже к обеду, придурок водила, разогнавшись, резко с разворотом притормозил у появившихся палаток, тем самым создав облако пыли, поглотившее эти палатки со всем их содержимым. Он наверно искренне хотел произвести впечатление лихого парня, но кроме хорового мата и алюминиевой кружки, полетевшей в направлении кабины, большей реакции не последовало.

Когда пыль рассеялась, я смог полностью осмотреть лагерь. Вернее то жалкое подобие, что представляли собой пара покосившихся вагончиков по краям и несколько штук армейских палаток, выгоревших на солнце до состояния неестественной белизны, к тому же, изрядно обвисших и порванных. С противоположной стороны от вагончиков виднелась помятая пяти кубовая емкость, а посередине стояла желтая бочка с издевательской надписью КВАС. Прямо рядом с машиной я обнаружил признаки кухни. Безо всякого навеса из земли торчал большой казан, накрытый чем-то грязным и пыльным. Вернее, если б не обгорелые головешки, невозможно было и предположить, что эта яма с казаном и является очагом. Но в полном нокауте я был от публики, вылезшей из палаток и выстроившейся поглазеть, кто собственно нарушил их покой.

Толпа эта больше всего походила на кучу австралийских аборигенов. Естественно все были в нижнем белье, различной степени сохранности и чистоты, черный загар не давал ни какой возможности распознать признаки какой либо национальности. Вздыбленные от пыли волосы тоже не делали тоже особых различий. Но то, что представляла собой повариха, это был полный абзац! Немолодое существо женского пола в грязных трусах и лифчике (именно так, а не в купальнике!), с прической Анжелы Девис, правда с некоторым количеством соломы и еще хрен знает чего застрявшего там. С радостным оскалом это чучело с поварешкой в руке, смахнув часть пыли с крышки казана и приоткрыв какое- то коричневое варево, с неподражаемым радушием предложило нам подкрепиться с дороги. Боже, мои мозги, уже устав от этого кошмара, отчаянно сопротивлялись в понимании, что все только начинало. Очень не хотелось вылезать из машины, что бы ни быть здесь участником фильма ужаса. Но как бы то ни было, практика моя началась, отсчет пошел, время поползло, как в замедленной съемке.

Я познакомился со своим руководителем практики, он же и был начальником лагеря, это был угрюмый, доходной мужик лет пятидесяти, сухой, долговязый, с явным отпечатком многолетнего потребления. Видно было, что он никогда не раздевался на солнце, контрасты загара на его теле производили неприятное впечатление, и вообще от него явно не веяло позитивом. Было заметно, что общение со мной его тяготило. Неспеша показал мне достопримечательности лагеря: складской вагончик, примитивную радиостанцию в другом вагончике, источники жизненной влаги в бочках, разогретых чуть ли не до температуры кипения. Потом, познакомив меня с двумя техниками-геологами, при этом сказав, что работать я буду вместе с ними, удалился.

Знакомство с технорями для меня было пожалуй самым светлым пятном во всей этой сюрреалистичной картине — это были парень и девушка, примерно моего возраста, как оказалось муж и жена, звали их Миха и Аня. По выражению их лиц, было видно, что они тоже рады моему прибытию. Подумалось, — как же им наверно было трудно сохранить свой хрупкий мирок в этом аду. Миха был вполне компанейским парнем, так же как и я отслуживший армейку в недавнем прошлом, правда в отличии от меня служил на флоте, и это оказалось его единственным жизненным пунктиком.
В разговоре его постоянно сваливало на морскую тематику, Аня при этом его постоянно одергивала, причем, шуток на эту тему он как-то не воспринимал. Впоследствии узнав, что он второй раз перечитывает «Цусиму», я бросил всякие попытки подкалывать его на морскую тему.

В лагере были еще человек шесть буровиков, работающих на двух буровых. Публика кондовая и мутная, как потом оказалось, набранная из алкоты, то есть, которых уже никуда не берут, а им собственно и деваться было некуда. Квартир у них не было, вот и жарили они свои задницы под июльским солнышком за символическую плату. Было еще человека четыре канавщика из местных аборигенов, этим вообще все было по барабану, уровень их интеллекта остался на уровне мезозоя. Если б им сообщили, что началась ядерная война, они бы лишь поинтересовались, будет ли обед вовремя. Главным у них был настоящий аксакал, очень колоритная личность, чем-то похожий на старика Хоттабыча. По всей видимости, чтобы подчеркнуть свой авторитет, как бригадира, он частенько многозначительно произносил фразу «Масква-Андижаааан», сильно растягивая последнее слово. Наверное, своим древним умом он чувствовал некую красоту в этом словосочетании.

Включая повариху, о которой я уже упоминал, это был весь личный состав лагеря.
Разместиться поначалу я попытался в вагончике, так как в нем была настоящая кровать, но там на всем содержимом, плотным покрывалом лежала тончайшая пыль, миллиметров пять толщиной. К тому же, после пяти минут, проведенных там, я начал потеть как в сауне. Поэтому более благоразумным было расположиться в Михиной палатке, нижний полог палатки обычно задирался до уровня топчана, так что ветерок гуляющий по вершинам сопок хоть как-то помогал переносить жару.