Акрам Сафин, проводив домочадцев кого в школу, кого на работу, только было удобно расположился за печатной машинкой на кухне, собираясь выдать очередную собкоровскую статью для областной газеты — заварил чайку покрепче, пододвинул пепельницу и закурил, рассеянно пролистывая испещренный записями свой корреспондентский блокнот, как раздался телефонный звонок. Акрам подумал, что пока он пишет, телефон надо бы отключить. Но на этот звонок решил ответить.
— Вы Акрам Бариевич Сафин? — отрывисто спросил какой-то мужчина.
— Да, — ответил Акрам.
— Вас беспокоит начальник исправительного учреждения (далее последовали казахская фамилия и имя, звание). Вы не могли бы подъехать к нам?
Акрам знал этого человека. Его неофициально звали Хозяином колонии, в которой вот уже три с лишним года сидел отец Акрама, Бари Сафин.
— Конечно, подъеду, — торопливо сказал Акрам. — А что случилось?
А зажатая в его руке сигарета уже начала предательски подпрыгивать и в ушах Акрама зашумело. Он понял, что так просто сам начальник колонии ему не стал бы звонить — они не были знакомы, хотя и знали о существовании друг друга. Хозяин, несомненно, читал областную газету, в которой практически из номера в номер шли заметки, статьи за подписью Акрама Сафина. А про Хозяина Акраму рассказывал отец во время нечастых личных свиданий. Рассказывал уважительно, так как обитатели зоны подполковника почитали — он хоть и строг был, но справедлив и честен.
— Подъезжайте, мы вас ждем, — настойчиво сказал начальник колонии. — Прямо сегодня и подъезжайте.
* * *
Городок, в котором собкорил на областную газету Акрам Сафин, недавний завсельхозотделом выходящей здесь же районной газеты «Вперед», был знаменит на всю страну своими гигантскими угольными разрезами, в которых открытым способом добывался гигантскими же количествами плохонький бурый уголь, и гигантскими, почти полукилометровой высоты, дымовыми трубами двух ГРЭС, в которых и сжигался этот уголь, а вырабатываемые миллионы и миллионы киловатт-часов электричества перегонялись по тысячекилометровым ЛЭП в города Казахстана и России. Строились еще две такие же огромные электростанции, разрабатывались новые разрезы, быстро рос и городок Э., возникший на окраине первого угольного разреза в первые послевоенные годы. Тогда же образовалась и эта колония, ставшая знаменитой тем, что здесь отбывал свой срок известный писатель-диссидент Солженицын. Сидельцы этой колонии тоже принимали участие в строительстве Э., объявленного Всесоюзной ударной комсомольской стройкой. Зеки с энтузиазмом трудились в разрезах, на возведении городского ДК, обнесенного огромным забором с колючей проволокой и специальной проволочной сеткой, препятствующей перебросам на территорию стройплощадки несанкционированных «дачек». Перебросы эти делались так: к электроду приматывался изолентой пакетик с сигаретами, а то и анашой, деньгами, с малявами и пр., и электрод этот с силой забрасывался на территорию ДК через высокую проволочную сетку. До места долетали не все дачки, многие электроды зависали на сетке, и она выглядела как сохнущий на кольях большущий замусоренный рыбацкий невод.
Когда отец Акрама попал на зону, ДК был уже выстроен, заграждение вокруг него сняли и в городе по утрам перестали появляться зеленые «Уралы» с наглухо закрытыми брезентовыми тентами кузовами, вывозящие зеков на стройплощадку. Но без работы заключенные не оставались. Они пахали в каких-то других местах ударной комсомольской стройки и внутри самой зоны. Бари Сафин работал в столярном цехе подсобником, таскал к станкам доски, оттаскивал готовую продукцию: какие-то скамьи, шкафы, ящики. У него не было специальности, которая облегчила бы ему жизнь на зоне. Когда-то он был молотобойцем в сельской кузне, но здесь кузницы не было. Потом он работал скотником в дойном гурте. Пока не угодил вот сюда, на зону.
* * *
После звонка Хозяина Акрам тут же бросил едва начатую статью, оделся и отправился на автобусную остановку. Зона, в которой сидел отец, притулилась на окраине города, совсем рядом с пропастью первого угольного разреза, с которого и началась славная история городка Э.
До зоны можно было добраться на обычном автобусном маршруте. Был последний день февраля, причем, повторяющийся лишь раз в четыре года, то есть двадцать девятое число. На улице стояла промозглая сырая погода, дул влажный ветер, машины проносились мимо автобусной остановки, разбрызгивая жидкую снежную кашицу. И на душе у Акрама было также ненастно.
Он уже был почти уверен, что с отцом случилось что-то непоправимое, о чем Хозяин не хотел говорить ему по телефону. Хотя, может, просто покалечился на работе? Или втюхался по старой памяти в драку и получил заточку в бок? А много ли надо шестидесятидвухлетнему старику? Впрочем, отец у Акрама, хоть и невысокого росточка и сухощавой комплекции, был довольно крепким мужичком, и сладить с ним в случае чего было не так-то просто.
Вкалывая еще на кузне, он накачал себе довольно внушительные мускулы. От его крепко сбитой фигуры, набыченной головы с «ленинской» лысиной, сухого красного лица с колючими серо-зелеными глазами под кустистыми рыжими бровями и крупным, перебитым в какой-то давней драке носом веяло скрытой угрозой. Особенно когда Бари был выпившим.
А это дело он, увы, любил. И насколько бывал весел и доброжелателен по трезвости, настолько же становился угрюм и придирчив, драчлив по пьяни. Такого его опасались все. Во-первых, он неожиданно мог «взять на калган» любого, кто ему почему-то не понравился. И тот, кто получал сокрушительный удар его полированной лысины в подбородок или в грудь, обычно терял сознание и отлетал на пару метров.
А мог долбануть и тем, что у него в этот момент обнаруживалось под рукой. Однажды Акрам, когда был еще совсем пацаном, стал свидетелем того, как отец надел на голову своему соседу Василию Кубышеву, с которым они до этого мирно выпивали, самовар с кипятком. Вот так вот сидели, пили, пили, вдруг о чем-то заспорили. Потом отец, как это обычно водилось за ним, стал скрежетать зубами и без конца с угрозой спрашивать у визави о чем-то непонятном: «Ты по боту боташь? Ты по боту боташь?»
Лишь повзрослев и перечитав кучу литературы, Акрам понял, о чем тогда отец допытывался у своего соседа. Он хотел его спросить: «Ты по фене ботаешь?». То есть, имеет ли Василий Кубышев какое-то отношение к уголовной среде. Но по пьяни перепутал слова и спрашивал так, как спрашивал). А сосед Василий, рослый, на полголовы выше отца мужик, лишь криво ухмылялся сырым распаренным лицом и периодически «посылал» отца.
И в один из таких моментов Бари привстал с места, схватил принесенный за пять минут до этого горячий самовар за ручки и с размаху опустил его на голову своего оппонента. Раздался дикий рев. Отец и сам ошпарился — кипяток попал ему на ноги, но каково было Василию! Хорошо еще, что основная масса горячей воды вылилась все же ему не на голову, а за шиворот, на спину.
На шум прибежала жена соседа, местная фельдшерица. Мгновенно все оценив, она метнулась обратно к себе домой через дорогу, и принесла какие-то мази, порошки, которыми присыпала и смазала красную, покрывшуюся волдырями спину охающего мужа.
А через пять минут отец и ошпаренный им, весь перебинтованный сосед уже помирились и, обнявшись, с пьяным всепрощающим плачем возили друг друга по лицам мокрыми губами и снова пили водку. Все попытки жен развести побратавшихся мужиков по своим кроватям завершались полным крахом: те дружно посылали их по известному адресу. А когда кончилась выпивка — снова послали за водкой…
(продолжение следует)