Её учили: — не пробуй даже, там напряжение — током бьёт!
Она смеялась: — ну кто докажет? И знала точно, что повезёт.
Жужжали в уши, что дождь кислотен, что не пристало — стоять под ним.
Она строчила стихи в блокнотик и свято верила в мир любви.
Ещё шептали, что время лечит, уходит прошлое, тает след.
Она ж хранила на видном месте гербарий дней, отпечатки кед.
Её журили: — не верь в рассветы, намного проще — закат любить.
А ей хотелось — сжечь все газеты, и мокрой в дождь — заклинать грибы.
Долбили: — плачься в чужие плечи и душу выверни напоказ.
Она вставляла кассету в плеер, повтор включая на много раз.
Дудели снова, вбивали в темя, что смех — причинным лишь может быть.
А ей наложницы при гареме казались призраком Суламифь.
Гундели: плохо — шотландский виски мешать с «red bull"-oм и коньяком.
Она дарила, смеясь, ириски, шутила: — беды мне нипочём.
Крутили пальцем: да просто дура. смешно — дa чокнута, знать, она.
А в ней теплом — прорастала мудрость. а сплетни, слухи. идите «на»!
Внушали: бедных любить не надо, одежда делает нас людьми.
Но Готфрид Келлер /слова романа/ занозой ныли в её груди.
И вновь твердили, что крыльев нету, земное тянет всегда на дно.
Она ж, вдыхая всей кожей небо… шептала: — только б не всё-равно…