Фарисеем, который строит диктатуру, но пытается казаться своим западным партнерам — да и собственному населению — правителем-демократом, защитником ценностей и правосудия.

Каримов не притворялся никогда. В чем я не могу упрекнуть его — так это в лицемерии. Со мной он был честен всегда. И я научился от него многому. Пониманию постсоветской политики. Технологии зла. И презрению к лжи. Потому что я узнал, что даже зло может быть откровенным.

Наше знакомство было для меня, молодого журналиста, настоящим событием. 1990 год. Один из депутатских съездов в Москве. Мы со Станиславом Гуренко, тогда вторым секретарем ЦК КПУ, прогуливаемся по дворцу съездов, неподалеку от зимнего сада. Сейчас эта фраза выглядит странно, но это как раз тот период, когда дистанция между властью и журналистикой практически отсутствует — по крайней мере, на пространстве, замкнутом в кремлевских стенах.

Мы спорим. Станислав Иванович спокойно, но твердо разъясняет мне, что комсомольская пресса может позволить себе разные мнения в духе перестройки, но партийная — она должна отражать позицию партии. Я начинаю смеяться и спрашивать, что же это за пресса, если у нее одна позиция. Гуренко смотрит на меня возмущенно, но в этот момент в зимнем саду появляется сутулящаяся фигура: Каримов.

— Обрати внимание на этого человека — говорит Станислав Иванович. — Ему уже целуют руки. Уже!

— Да как же я обращу? Вы меня с ним познакомьте, мне очень интересно, пожалуйста.

— Познакомить? — блестит стеклами очков Гуренко. — А как познакомить? Чтобы тебе было хорошо или чтобы ему было хорошо?

Я никак не могу привыкнуть к этому номенклатурному стилю общения. Но назвался груздем — полезай в кузов.

— Сделайте так, как вы считаете правильным, Станислав Иванович.

Каримов подходит. Обнимаются. Я остаюсь в стороне. Гуренко кивает в мою сторону:

— Это Виталий. Журналист. Способный.

— Наш человек? — интересуется Каримов.

Гуренко блестит стеклами очков. Назвать меня «нашим человеком» он может только в страшном сне. Но объяснить, зачем он тут разговаривает с «не нашим» — тоже не может.

Я прихожу на выручку.

— Станислав Иванович рассказывал мне о вас, Ислам Абдуганиевич — говорю я новому первому секретарю Ц К Компартии Узбекистана.

— Надеюсь, что-то хорошее — хохочет Каримов. И я вдруг вижу, что он понимает все.

На следующий день я стою на крыльце Кремлевского дворца съездов. Мимо меня проходит стройбат — невысокие ребята из Центральной Азии. Вдруг все они, как по команде, поворачивают головы в мою сторону. Я оглядываюсь. Рядом стоит сутулящийся человек.

— Это мои солдаты — негромко говорит он мне. — Мои. Ты понимаешь?

— Я не понимаю. Я вижу, Ислам Абдуганиевич — отвечаю я. Солдаты смотрят, как завороженные. Он опять хохочет.

— А нужно учиться понимать, а не только видеть. Не научишься понимать — так всю жизнь и пробегаешь за членами политбюро.

Так начинается наше общение. Об этой сцене я вспоминаю спустя несколько лет, когда по дороге в президентскую резиденцию встречу в ташкентском метро русских ребят в офицерских погонах армии только что провозгласившего независимость Узбекистана. И когда я приезжаю, первый вопрос который я ему задаю — верит ли он, что эти ребята смогут обеспечить безопасность его страны в случае непредвиденного конфликта.

Его лицо становится жестким. Глаза стальными.

— Чего ты хочешь? — раздраженно спрашивает он. -Ты разве не понимаешь, что я не могу сделать все сразу?

И начинает рассказывать, как провозглашалась независимость Узбекистана. В каком страхе перед Москвой были депутаты. Как они буквально были парализованы, когда нужно было голосовать за независимость.

— И почему же проголосовали? — спрашиваю я.

— А потому. Я встал и сказал — голосуйте.

Его глаза опять становятся стальными.

Зачем я был нужен ему в те первые годы? Возможно, он ценил то, что я был одним из первых работавших в Москве журналистов, кто всерьез относился к союзным республикам и их лидерам тогда, когда для большинства моих коллег это была периферия. Возможно, его просто забавляла моя молодость — диалог со мной превращал его, провинциального партийного работника, в полубога, а он только привыкал к роли полубога. А, может быть, ему нужен был кто-то, кто честно ретранслировал бы его позицию тогда, когда он не позволял ни одному журналисту из Москвы перейти через границу Узбекистана. Я никогда его об этом не спрашивал, потому что понимал: время нашего общения ограничено моим взрослением.

Я злоупотреблял его доверием — не скрою. В Ташкенте я встречался и изгнанным им из власти бывшим вице-президентом Мирсаидовым, и лидером оппозиции поэтом Мухаммадом Солихом, и активистами запрещенного «Бирлика» — просто ел с ними плов в центре столицы. Он ничего не говорил. Просто в один прекрасный день — вернее, вечер — в переполненном милицией Ташкенте ко мне подошел человек с ножом.

Я долго хранил рубашку, на которой остался след от этого ножа. Наша встреча была запланирована на следующее утро. О инциденте не вспоминали — ни он, ни я. Но именно тогда он задал мне один из самых важных в нашем общении вопросов.

— Ты уверен, что хочешь работать в журналистике?

— Конечно, Ислам Абдуганиевич.

— Тогда постарайся никогда не лгать. Просто не лги. Если не можешь рассказать правду — молчи.

— Вы когда-нибудь видели узбекские газеты? — не удержался я.

Он презрительно скривился.

— Их никто не заставляет там работать. И разве они хотят быть игроками? Ты должен не лгать, если хочешь научиться быть игроком и остаться в этой профессии.

Спустя несколько лет я прекратил заниматься Центральной Азией. Политика в регионе окончательно умерла, добиваться встреч со вчерашними знакомыми, которые стремительно превращались в богдыханов, было не интересно. После прекращения поездок в Ташкент с Исламом Каримовым я разговаривал только один раз.

Путин уже был президентом. В Минске проходил саммит СНГ. Эти встречи все еще были мне важны и я приехал на итоговую пресс-конференцию.

После общения с журналистами Каримов подозвал меня к себе. Рядом с ним стоял его коллега, человек, с которым у нас обоих была долгая история непростых взаимоотношений.

— Виталик. Помнишь его? — спросил диктатор у другого диктатора.

Тот согласно кивнул.

— Ты, наверное, не следишь за газетами. Но поверь, он там в Москве один из немногих, кто продолжает писать правду. Представляешь? Мы его хорошо воспитали.

И они ушли.