— Здесь все не так? Думаешь, «там» будет иначе. Бежишь туда, а там ещё хуже. Опять бежишь, опять и опять. Везде одно и то же, только с нюансами. Если не остановиться, то можно всю жизнь пробегать с высунутым языком и недовольной душой.

Крупный слушал, щуплый говорил. Дождь загнал их под крышу кофейной террасы. Хлипкий такой дождь, но с намёком. Небо было сплошь злое, фиолетово-сизое, и ветер усиливался. Потому и загнал двух людей от греха подальше — из соседнего сквера в кафе. Не их одних загнал. Других тоже. И меня. А иначе как бы я слышал то, что не моим ушам предназначено?

— Копай, где стоишь, — говорил щуплый. — Копай, где стоишь. Тупость, воровство, разгильдяйство везде есть и везде будут. Слышал? Даже в ЦРУ работники теряют ноутбуки с тысячами государственных секретов. По ящику говорили. Так чего же ты хочешь от хозяина станции техобслуживания?

Конечно, разгильдяи. Конечно, приворовывают. Да что приворовывают — воруют в наглую. Конечно, плюют на простых людей. Но это везде, пойми. Зло лютует. А ты живи, вгрызайся в землю, пускай корни. Иначе плодов не принесёшь.

— Да мне обидно, что все делается через одно место. Обидно, что можно лучше сделать, и я вижу — как, — это уже крупный подал голос. А я стоял к ним спиной, так же спасаясь от возможного ливня, и невольно слушал. Дождь баловался, что ли. И не лил в полную, и угрожать не переставал.

— Знаешь историю?

— Смотря какую.

— Про монаха одного.

— Монаха? А я при чем?

— Не спеши. Слушай. Тот искал в монастырях идеала. Чтоб там все, короче, как ангелы были. Чтоб любовь братская, и без злобы, и без греха, с одной молитвой и работой. Собственно, где его ещё и искать, идеал?

— И что?

— Что. Сам понимаешь: кругом ведь есть и зависть, и злоба, и по пятаку могут дать. В тебе, что ль, этого нет? И всюду одни люди ничего не делают, а другие за них не разгибаются.

— Ну?

— Ну. Слушай. Монах бегал из монастыря в монастырь, как бабы из магазина в магазин. Пока его не стукнула простая мысль. Если я так буду дальше бегать, то буду чисто — белка в колесе! Серьёзная мысль. Я — белка в колесе, а диавол просто будет надо мной смеяться. Я буду потеть, а он будет смотреть и смеяться.

— Белка в колесе, — с улыбкой медленно повторил крупный.

— Да. «Белка» — это многозначное слово. И «колеса» тоже. Но не отвлекайся. Он написал себе — этот монах — на бумажке пару каких-то особых слов. Когда его ругали за что-то, или обделяли в пайке на обеде, или посылали на грязные работы, он вынимал из кармана эту записку и читал.

Душа страдала, а он читал. Будто лекарство принимал. Да? Парня гнобят, а он вынимает из кармана какую-то записку, читает, что в ней написано, и… остаётся спокоен. И пайкой доволен, и на обидчиков не зол. Ну и так далее.

— А что там было написано?

(Дождь грозится и не отпускает. А я, не оборачиваясь, напрягся, как гончий пёс. Интересно же! Слушаю спиной. Слушаю затылком и в оба уха, а вида не подаю.)

— Этот же вопрос тоже возник у монахов монастыря, в котором он остался. Что там написано? Может, магия? Может, сатанинские формулы? Знаешь, как тогда искали всюду дьявольский след? Может, подумали, что он вообще не монах, а чернокнижник? Так мы его! Тут только дай дорогу. Такие версии появятся! С этими версиями его и «свинтили».

— Это как?

— Да как наши менты. Конкретно. Вломились в келью. Руки за спину, кулаком по рёбрам, пинка под мягкое место и локтём по шее. Все как везде. Монахи поймали у себя чернокнижника! Понимаешь? По тем временам — расстрельная статья. Резонанс на всю округу.

— Ну?

— Баранки гну. В записке, оказывается, было написано всего-навсего: «Ради Бога все буду терпеть»! Представляешь? «Ради Бога все буду терпеть». И больше ничего. Он все понял, этот бегающий в поисках идеала монах. Понял, что если бегать в поисках Рая, то нигде покоя не найдёшь. Так и ты не найдёшь покоя, решив найти идеальный автосервис с идеальным хозяином. Вот к чему я веду.

Они замолчали оба. И молчало небо, не желавшее греметь. А потом щуплый продолжил, уже как бы себе самому.

— Он решил остаться на месте, в монастыре, который не лучше и не хуже многих похожих. Этот монах. А когда его «запаивало» от грубости игумена, или от наглости старших монахов, или от обычной тоски человеческой, то он доставал свою записку, сделанную им же, и читал: «Ради Бога все буду терпеть!»

Дождик решил с улыбкой удалиться. Небо чуть просветлело. Ветер приутих. Люди с зонтиками стали их сворачивать, а люди без зонтиков — выходить на мостовые из-под навесов.

— Понимаешь? Те монахи страшно удивились прочитанному в бумажке и терпению этого парня. Они оставили его в покое. Зауважали. Поняли, что он не маг, а человек с глубиной. А чем он купил себе перемену в отношении? Одним предложением. «Ради Бога буду терпеть».

Крупный парень слушал молча, сопел и, видимо, боролся с мыслями.

— Перетерпел, и все злое поломалось. Перетерпел, и безнадёжная ситуация вышла на тихую воду. Потерпи, понимаешь. Такой закон. Потерпи и ты. Будь человеком с глубиной. Не будь плоским. Не будь мелким. Мелкие всюду несчастны. И всегда. Ради Бога потерпи, если ты в Него веришь. Или ради семьи, если не веришь в Бога. Хотя это…

— Что, терпилой по жизни быть?

— Ты большой, конечно, но дурак. Прости. Я с любовью. Пойдём. Дождь уже, кажется, не польёт. Народ зонтики сворачивает.

Я вышел после них. Через минуту, не меньше. Они успели пройти по мокрой дороге метров двести-триста. Видно было, что по пути они продолжали разговаривать. О всякой всячине. О том, как жить и не озлобиться. О том, как не быть «терпилой», но все же уметь прощать.

И я же был благодарен сизо-лиловому небу и грозному, так и не пролившемуся дождю за то, что слышал напряжённой спиной, навострёнными «ушками» и внимательной мыслью. Мысль — она жадная. Вечно жадная и до нового, и до красивого.