Описываемые события происходили в 1969—1971 годах с участием и на глазах автора

Определили нас в стройбатовскую учебку. Часть стояла прямо посреди города, отгородившись от него высоким забором, рядом с громадным Дворцом культуры «Юбилейный». Обучали нас разным строительным специальностям, в том числе на жестянщиков, сантехников, газосварщиков, электросварщиков и еще на кого-то. Меня назначили электросварщиком. Служба, сразу скажу, была тяжелой, даром что стройбат. Учеба — от звонка до звонка, шагистика на гулком плацу — до одури, мороз не мороз, а маршируй. Утомительные часы в карауле — с настоящим карабином СКС, но без патронов («Бей штыком, коли прикладом!»).

* * *

Какая нас служба ждет в частях без специальности, нам дали понять сразу. Еще до принятия присяги половину учебки — а это батальон — бросили на «прорыв» под Кунгур в Пермской области. Там срывался срок сдачи ракетной площадки. И мы на тридцатиградусном морозе выдалбливали в промерзшей земле метровой глубины траншею (она змеилась на километры и соединяла между собой пусковые шахты, командные пункты и еще черт знает что там), затем укладывали на ее дно бронированный, толщиной с кисть руки негнущийся кабель и закапывали это дело. Сущая каторга, доложу я вам! Соответствовал и быт. Батальон расселили в нескольких пустых казармах, совершенно неотапливаемых. Тепло подавалось по брезентовым рукавам с улицы от постоянно гудящих огромных теплокалориферов. Было теплей, чем на улице.

Спали в бушлатах и ушанках, перемотав ноги портянками (валенки на ночь все же снимали), на трехъярусных нарах. Их сколотили наспех из тяжелого сырого горбыля, и в первую же ночь я проснулся от страшного грохота и крика — под тяжестью солдатских тел, да и под собственной тоже, развалились и рухнули на пол нары по соседству. Одного парня сразу зашибло насмерть (наверняка его родителям написали, что он погиб, выполняя свой воинский долг), другому сломало руку, остальные были целы и невредимы, если не считать ссадин да ушибов. На другой день третий ярус нар был демонтирован во всех казармах, а на оставшихся двух образовалась невообразимая теснота — спать можно было только на боку, прижавшись друг к другу как шпроты в банке. Впрочем, мы на это неудобство внимания обращали мало, потому что возвращались с объекта уставшие и замерзшие как собаки и мечтали только об одном: наспех проглотить в столовой перловку с тушенкой да завалиться на этот самый бочок до утра.

Когда нас, наконец, после сдачи ракетной площадки вернули под новый 1970 год в учебку и смертельно уставший батальон, гремя котелками и шаркая валенками, втянулся сквозь настежь распахнутые железные ворота в часть, раздалось такое раскатистое «Ура!», что в близлежащих домах нижнетагильцев задребезжали стекла. Мы все хорошо поняли, что лучше до одури маршировать, чем до посинения копать…

* * *

По окончании учебки, получив квалификацию электросварщика третьего разряда, я и еще несколько курсантов (Петров из Удмуртии, Тарбазанов из Кургана, Трофимов из Златоуста и др.) были направлены для продолжения службы в военно-строительный отряд (ВСО) под Костромой. Часть базировалась в дремучем болотистом лесу (в 90 километрах от нас было то самое Сусанине, а в двух десятках километрах — ни что иное как Островское). ВСО был экспериментальным, целиком набран из призывников одного возраста и одного землячества из Киргизии. Они сами расчистили в лесу площадку под часть, объект, сами выстроили казармы, штаб, хозслужбы, проложили деревянные тротуары (под ногами вне этих настилов все время хлюпало, особенно после дождя) и передвигались по расположению части гурьбой, совершенно не имея представления о строе. Когда я отдал честь первому встреченному здесь ефрейтору (одна нога у него почему-то была в кирзовом сапоге, другая в резиновом, подпоясан он был узеньким брезентовым ремешком, стоячий воротник его гимнастерки не знал, что такое подворотничок. Дерьмо, короче, а не воин. Но у него была лычка на погоне, а во мне, уже на уровне подсознания, сидела полугодовая муштра в учебке!), этот заросший по самые глаза ефрейтор вначале остолбенел при виде моей лихо брошенной под козырек фуражки руки, а потом заржал так, что с ближайшей сосны посыпалась хвоя.

А вообще этот киргизский призыв (русских там, впрочем, было больше, чем самих киргизов) состоял из нормальных парней. Они на себе не испытали, что такое дедовщина и нас, еще салаг, не гнобили, хотя были уже «дембелями». Да нас всего-то было десятка полтора — курсантов из Нижне-Тагильской и Калужской стройбатовской учебок. После того, как киргизы уволятся, мы должны были составить костяк всей части и на ведущих сержантских и хозяйственных должностях встретить очередной набор. А часть занималась тем, что строила ракетную площадку (я не раскрываю военной тайны — ее уже давно нет). Это была 25-метровая дырка в земле, выложенная толстенными железобетонными блоками, облицованными мощными стальными пластинами — ракетный ствол с сопутствующими объектами. Таких дырок в Костромской и окружающих Москву других областях натыкано великое множество.

* * *

Костромские леса — убежище гигантских полосатых комаров, летающих в поисках добычи громко зудящими тучами. Когда такое чудовище отлавливаешь и сжимаешь в кулаке, чтобы придушить, ноги его свисают из горсти. Во звери, да? Во время работы как-то слабо обращаешь на них внимание, некогда. Но когда привозят обед и с миской горячего супа садишься на пенек подкрепиться (да что там — пожрать!), они начинают виться над тобой как вороны и, попадая в струи горячего пара, падают в суп. Отмахиваешься от них, отмахиваешься, вылавливаешь ложкой и выкидываешь их разваренные тельца… Потом замечаешь, что суп остывает и на обед у тебя вообще времени не остается, машешь на все рукой и поедаешь свой обед вместе с комариным мясом. Китайцы еще не то едят!

А выдать вам военную хитрость — как в глухом, наводненном комарами лесу, ну, это самое, сходить по большому и при этом сохранить в относительной неприкосновенности самую усидчивую часть тела? Значит, так. Берешь лопату, выкапываешь ямку, разжигаешь в ней костерок, сверху на огонь кладешь зеленую травку или лапничек. Когда повалит густой дым, спокойно присаживаешься по своему неотложному делу. Комары злобно гудят вокруг, а ниже — ни-ни. Класс!

Наконец мне нашлось дело как сварщику на ракетной площадке — сваривал несложные конструкции на строительстве наземных объектов (в шахте варили только гражданские специалисты). Работал с огромным удовольствием, мне нравилось, что я могу делать с металлом при помощи держака и электрода что угодно. Не смущало даже то, что к концу смены ноздри забивало гарью от расплавляемого железа и сгораемой электродной обмазки, а во рту ощущался неистребимый привкус металла. Пусть, это не траншеи рыть за гроши — мне на книжку пошла зарплата. Правда, первые несколько месяцев пришлось покрывать задолженность, образовавшуюся за питание, обмундирование, помывку в бане, за мыло, за что-то еще — только за воздух с нас не брали плату.

* * *

К осени 1970 площадка была сдана. Мы ее построили за восемь месяцев (пацаны трепались, что Би-Би-Си якобы поздравила наше командование с успешным выполнением боевой задачи и ядовито, как бы между прочим, сообщала, что США для постройки и сдачи аналогичного объекта достаточно трех месяцев). Площадку заняли ракетчики, СС-20 (это для нее наша часть выколупала 25-метровую дырку в земле) устанавливали уже без нашего участия. Нам же предстояло поменять место дислокации.

Часть свернулась в конце сентября, на станции Судиславль погрузилась в товарняк и отправилась на юг. Ехали что-то около недели, достаточно комфортно. Нам надоело безвылазно торчать в лесу, и мы с огромным удовольствием предавались этому путешествию. На остановках дневальные бежали к вагону-кухне с термосами наперевес за завтраками, обедами, ужинами. После отправки нашего эшелона на всех станциях, полустанках прилегающие бульвары, парки, лесочки оставались «заминированными»: удобств в товарных вагонах не было никаких, и «пур ле птур» несколько сот солдатских задниц проделывали где придется.

* * *

Через несколько суток часть прибыла в патриархальный городишко Петровск (Саратовская область). Здесь нам предстояло поставить воинский городок для авиаторов — аэродром же был построен еще до нас. Уже поздно вечером начали разгрузку. И здесь случилось невероятное. Кто-то из пронырливых воинов обнаружил по соседству с нашим составом несколько огромных цистерн на колесах, охраняемых бабкой с незаряженным ружьем под мышкой. От цистерн тянуло спиртным. Эти проныры связали бабку, заткнули ей рот кляпом и аккуратненько положили в сторонку — чтобы не затоптать.

Сбили запор на одной из цистерн, вскрыли ее и ошалели от счастья: там под самой горловиной плескалось море разливанное сухого красного вина (уже потом выяснилось, что оно предназначалось для местного хлебозавода — использовалось в выпечке чего-то там)! Как раз оставленному на разгрузку хозвзводу привезли большие термосы с кашей и чаем. Все это немедленно оказалось на земле, а двухведерные термосы заполнили вином. Им же под завязку залили все имеющиеся в нашем еще невыгруженном имуществе емкости: сорокалитровые фляги, канистры, бачки для воды… Естественно, по ходу затаривания емкостей то и дело прикладывались к дармовой выпивке сами, и в часть с последним скарбом хозвзвод прибыл очень веселым, да еще с трофеем — несколькими сотнями литров хорошего красного вина.

Короче, в тот вечер большая часть нашей части была вдрызг пьяной (каюсь, и мне кое-что перепало), напился даже наш начальник штаба, майор не скажу кто (мужик-то он был хороший). В тот же вечер большая группа перепившихся солдат ушли в самоволку в город, передрались с местными, кое-кого отловила милиция. Вот так наша часть отметила свое появление на новом месте службы. Местная газета тут же разразилась фельетоном, в котором солдат новоприбывшей части именовали не иначе как «дикой дивизией», «сбродом в военной форме» и взывали к совести нашего комбата. Командир ходил чернее тучи. Все попытки найти конкретных виновников ни к чему не привели: хозвзвод хранил гробовое молчание, несмотря на все попытки дознавателей из военной комендатуры и следователей из городской прокуратуры докопаться до истины.

* * *

Это в других родах войск солдаты живут на всем готовеньком. А в стройбате на питание, обмундирование и прочее надо заработать. В ВСО, занятых на военных объектах, солдаты мало того, что месяцами и годами торчали в какой-нибудь глухой местности, подальше от людского глаза, так еще использовались как самая дешевая рабочая сила (негры, одним словом), потому что заказчиком строительства выступало Министерство обороны. На гражданских же объектах, особенно на жилье в городах, можно было заработать даже на машину (во всяком случае, такие легенды ходили). А на какой-нибудь ракетной площадке, особенно на неквалифицированных работах, платили сущие гроши. И нередко случалось так, что к дембелю у многих трудяг в военной форме на лицевом счету были одни минусы и образовывался долг, который позволял командованию части удерживать должника еще на пару месяцев даже после наступившего срока увольнения. Этого боялись мы все и старались пахать не за страх, а за совесть, требовали у отцов-командиров фронта работ.

В Петровске для нас такого фронта своевременно подготовлено не было, и воины, особенно второго года службы, при получении на руки расчеток с ужасом констатировали рост «кредита» над «дебетом». В части забродили нехорошие настроения. Да и командиров такое положение не устраивало — солдат надо было кормить-одевать, а на какие шиши? И вы можете мне не верить, но то, о чем я вам поведаю дальше, так и было на самом деле. Построившись побригадно (отделение в ВСО именовалось еще и бригадой, как и, соответственно, командир отделения — бригадиром — «бугром»), мы после развода уходили с утра в город — на вольные заработки. Шли на местные предприятия, на станцию, разгружали вагоны с цементом, углем, скелетами животных (на костную муку), продовольствием, работали на элеваторе.

После освоения того или иного объема работ «бугры» закрывали наряды и заработанные нами денежки переводились на счет части, а уж оттуда — на наши лицевые счета, после соответствующих вычетов. Время от времени бригадиры договаривались на шабашку за наличку, часть тогда ни хрена не получала («бугор» же — в нашем отделении это был здоровенный, под два метра хохол Карачевцев из Калужской учебки, — на утреннем разводе разводил ручищами: «А шо я мог зробыть, работы не було!»), зато в наших карманах появлялись приятно похрустывающие кредитки. И тогда в часть мы возвращались пьяными, с песнями, кого-то волокли уже под руки. Конечно, нас наказывали, закрывали на пару-тройку дней на собственной «губе» (и мне довелось дважды попасть туда), а особо отличившихся отправляли на гарнизонную гауптвахту в Татищеве. Отсидевшие на тамошней «губе» рассказывали, как зверствуют над бесправными штрафниками служащие в комендантской роте чеченцы и ингуши. Любопытная деталь: вот на такие места службы, где надо кого-то охранять, отцы-командиры предпочитали набирать кавказцев (такая же картина была в комендантской роте в Судиславле), что добавляло им «любви» представителей прочих невоинственных национальностей. Но национальных взаимоотношений в армейской среде я коснусь чуть позже.

* * *

Наш батальон представлял собой пеструю смесь из пацанов многих национальностей и народностей великого СССР. Конечно, больше было русских, затем украинцев. Понемногу было намешано и всего остального: узбеки, туркмены, татары, удмурты, чуваши, корейцы. Но среди всего этого единства народов всегда особняком держались кавказцы, особенно чеченцы и ингуши. Их было немного, около двух десятков. Но они были настолько сплочены и дерзки, что с ними никто не предпочитал связываться. Даже их соседи по гражданке — азербайджанцы, грузины, армяне. Если, допустим, ты нечаянно наступал на ногу одному чеченцу, считай, что задевал их всех. На своего обидчика они набрасывались обязательно всей сворой и что печально, когда вайнахи, взяв в кольцо одного русского, могли бить его всей толпой, его земляки не мешали расправе. Некавказцы, увы, были разрознены, нередко малодушны, нерешительны, чем и пользовались дети гор. Включая азербайджанцев, грузин, армян и пр. Все вместе они, что называется, держали часть в кулаке.

Мало того, нашей ротой командовал майор Срухов, кабардинец, горбоносый черноусый красавец (пьющий, кстати, горькую со страшной силой. Нажравшись, он на автопилоте приходил в роту, поднимал старшину, тот докладывал ему, кто и как провинился в течение дня — обычно это были самовольщики. Срухов посылал за провинившимися, устраивал короткий допрос, потом жестко бил каждого по роже и удовлетворенный уходил спать домой). Первыми на произвол со стороны горцев начали глухо роптать украинцы. Срухов, урезонивая их, сказал, что на это не надо особенно обращать внимания, поскольку, мол, у всех кавказцев кровь горячая, и тут ничего не поделаешь. Происходил этот разговор во время вечерней поверки, перед отбоем. Кто-то из строя зло кинул в ответ на реплику майора:

-А что, у хохла или русского вместо крови в жилах течет говно?

Срухов в ответ лишь хмыкнул.

Обстановка в части между тем накалялась. Стычки с кавказцами вспыхивали то там, то здесь, но пока горцы держали верх. К тому времени в часть прибыло пополнение: сотня-полторы новобранцев из Новгородской области, добрая треть из которых имели судимости. Первое время они повзводно жили в палатках. В один из теплых сентябрьских вечеров вся часть смотрела кино на летней площадке. Несколько кавказцев в это время забрели в одну из таких палаток и отлупили оставленного там дневального за то, что не позволил им пошуровать в личных вещах солдат. Тот кинулся к землякам за подмогой. А новгородцы были еще те ребята. Не поймав истинных обидчиков своего дневального, они принялись дружно колошматить всех попадавшихся им на территории части «черных». К ним тут же присоединились остальные славяне, в ком давно уже, исподволь, тлела искра мести за причиненные кавказцами обиды и унижения.

Горцы пытались сопротивляться. Да куда там — на территории части полыхал тот самый бунт, бессмысленный и беспощадный. Хотя нет, смысл-то как раз и наличествовал. Дети гор бежали с территории части и пытались раствориться на ночных, слабо освещенных улицах Петровска. Но возмездие настигало их всюду. Кавказцев отлавливали и били до утра солдатскими ремнями, кольями, арматурой. Убить никого не убили, но покалечили многих.

В часть вызвали вооруженный комендантский взвод, перепуганных краснопогонников с автоматами. Но усмирять никого не пришлось, все утихомирилось само собой. Утром на разводе комбат коршуном ходил вдоль строя, пытаясь по внешнему виду солдат вычислить участников драки. Однако едва ли не каждый второй угрюмо смотрел на комбата или подбитым глазом, или белел перевязанной рукой, головой. Не отдашь же всю часть под суд? Конфликт был исчерпан тем, что кавказцев из батальона убрали от греха подальше на изолированную точку (были у нашего ВСО отдаленные объекты), и дело спустили на тормозах.

Так что кровь — она у всех одинаково горячая. Разве что температура кипения разная.