1.
…- Мам, ну, посмотри, мам!..

— Погоди секунду, пожалуйста, не видишь — мама занята?

— Ну, мам, мам, там так интересно, пойдем, мам!.. — пятилетний Славка вился ужом вокруг матери, дергая ее за подол домашней кофты, тянул из кухни в комнату.

— Я сказала, не выдумывай! — она отчищала деревянной лопаткой пригоревший к сковородке блин и нервно поглядывала на часы. — Папа сейчас придет, маме надо готовить. Ты в состоянии пять минут сам с собой поиграть? Или нет? Взрослый парень, а…

— Маааама! Ну там так интересно, я тебе такое покажу!..

Из маленькой комнаты донесся изможденный голос свекрови:

— Лариса, у меня голова раскалывается… Ты можешь, ради бога, успокоить своего ребенка?..

— Да, мамочка! — неестественно бодро крикнула женщина и погрозила сыну лопаткой: — Слышишь? Сейчас бабуля выйдет и будет нам с тобой до вечера мозг выносить, — последнюю фразу она сказала зловещим шепотом. — Иди в комнату, я сейчас дожарю блины и приду посмотрю. Хорошо? Иди. Иди, пожалуйста! — в голосе у нее отчетливо прозвенело отчаяние.

Малыш состроил печальную гримаску, пожал плечами, развернулся и побрел прочь.

— Слава!

— А? — он с надеждой обернулся.

— Не сердись на маму, хорошо?..

Ей хотелось добавить: «Мама очень старается быть хорошей женой папе и хорошей невесткой твоей чертовой бабушке, но у нее это неважно получается, плоэтому мама твоя скоро станет неврастеником». Но пока, учитывая возраст Славика, от подобных речей имело смысл воздержаться.

2.

Начался дождь. На окраине Вологды он шелестит, будто что-то шепчет, а здесь, в Москве, вместо шепота — жестяная дробь по подоконникам и мокрый плеск по асфальту. Машины едут — шшшшшш… Люди идут: «Твою мать, опять дождь, когда же это кончится…». Ведут ребенка: «Оля, смотри под ноги, извозилась вся, как свинья!». Тащат домой собаку: «Дина, Дина, ко мне! Фу, Дина, вылези из лужи!».

Лариса вздохнула. Блины уже лежали горкой в тарелке, мясо с картошкой, почти готовое, глухо булькало в кастрюле. Стиральная машина в противным «взззззз» начала полоскать белье. Кухонную дверь она отчистила еще утром, а за лекарствами для свекрови сходила днем. Оставалось помыть голову и переодеться. Кажется, она все успела.

… Еще на заре семейной жизни, когда Славки не было и в проекте, а сама Лариса была смешливой двадцатилетней девчонкой, свекровь (по обыкновению заводя глаза в потолок) сказала ей:

— Деточка, вы должны понимать — мы приняли вас в семью, поэтому вам придется соблюдать некоторые правила, чтобы постепенно стать в этой семье своей. Во-первых, вы не будете работать: женщины в нашей семье не работают, их обязанность — домашнее хозяйство. Во-вторых, вы родите ребенка. Лучше сына, потому что он продолжит нашу фамилию. Как — это ваше дело, в конце концов, существует УЗИ, если девочка — сделаете аборт. В-третьих, к приходу мужа с работы в доме всегда должен быть порядок, на столе должен стоять ужин, и учтите — деньги следует тратить разумно…

Мысленно Лариса тогда продолжила фразу: «…иначе твой муж бросит тебя так же, как меня бросил мой», но вслух ничего не сказала. Она очень любила Андрея — тогда еще не законного, а, как принято сейчас говорить, «гражданского» мужа.

Несколько раз она не смогла «соответствовать»: не успела приготовить еду, не успела постирать, не выглядела достаточно ухоженной и сексуальной, закатила пару истерик во время беременности. И каждый, каждый ее промах сопровождался долгой, унизительной лекцией на тему наглых «понаехавших», которым лишь бы хапнуть московскую жилплощадь, а там хоть трава не расти…

Стоит ли говорить, что слово «понаехали» Лариса ненавидела почти так же, как свою свекровь?

3.

В большой комнате было подозрительно тихо. Лариса толкнула дверь и замерла на пороге, понимая, что не сможет сейчас даже закричать, настолько сильным оказался шок. Не издав ни звука, она молниеносным движением подлетела к высокому зеркалу, стоящему в углу, и выдернула сына, уже наполовину погрузившегося в его гладкую поверхность. Дернула резко и, видимо, больно — Славка заревел.

— Ты что! Ты что! Ты… — задыхаясь от испуга, беззвучно крикнула она.

— Мааааммаааа… — по-лягушачьи растягивая рот, затянул мальчишка. — Мама, мне бооольно…

— Тишшшшш! — Лариса обрела голос, прижала к себе сына и начала судорожно гладить его по спине. — Ну, прости, прости… Не плачь, тихо, а то бабушка… Слава, что ты делал? Что это было?

Еще всхлипывая, мальчик вытер кулачком слезы:

— Я тебя звал! Я хотел показать!

— Ты это хотел показать? Зеркало?

— Да! Ты сама не хотела… а теперь злишься…

— Маленький, я не злюсь… — она протянула руку и коснулась зеркала. Кончики пальцев уперлись в неумолимое стекло. — Как ты это делал? Я — не могу…

— А я могу! — Славка повторил движение матери, и его крошечные розовые пальчики без усилий канули в стекло, как в воду. — Видишь? Я могу ходить туда и обратно…

Лариса обнимала его, чувствуя, что еще минута — и она свалится в обморок.

— Славочка, деточка, а ты… ты проходил туда полностью?

— Да! Я играл там! — мальчик попытался вырваться и показать, как это — играл там, но мать держала крепко. — Там есть и ты, и папа, но бабушки там нет, а папа добрый и любит тебя… и меня там нет… вы там вдвоем живете…

— Нет бабушки? — Лариса чуть не засмеялась. — А где ж она? Бабушки не может не быть, она… как времена года… она везде…

Славка хмыкнул:

— Не знаю. Там есть дедушка. Он очень добрый! Когда он приходит в вам в гости, всегда приносит вкусное. А бабушка умерла, когда папа был маленький… от пен-ди-ци-та…

— Аппендицита, — машинально поправила Лариса.

— Ага. Он у нее лопнул. На даче.

Ей стало страшно. И тоскливо. Так тоскливо и так страшно, что, прижав к себе сына, она стала тихо подвывать.

Двадцать шесть лет назад у свекрови на даче случился разлитой перитонит. Ее спасли, чудом — мимо проезжали военные медики, возвращались с учений.

Но мальчику в их семье об этом никто никогда не рассказывал — чтобы не травмировать.

4.

…- Ну вот. А потом он рассказал про твою маму и про то, что она тогда умерла от перитонита, — Лариса закончила тихий рассказ и посмотрела на мужа снизу вверх. Они были одного роста, но она всегда смотрела на него так.

— Эта дрянь еще цела? — отрывисто спросил Андрей.

— Ты про кого…

— Не про «кого», а про «что». Про зеркало.

— Андрюша, ну представь, как бы отнеслась твоя мама, если бы я разбила или выбросила ее зеркало…

— Мда.

Надо сказать, что Андрей не питал к своей матери особо теплых чувств. Впрочем, к жене в последнее время — тоже. Пару раз Лариса краем уха слышала, как он говорит по мобильнику в ванной — интересно, с кем? Не с начальником же, ей-богу. Говорить по мобильнику в ванной, включив душ (а это не помогает, физику надо знать) можно только с женщиной, чтобы не услышала жена.

Впрочем, она знала, что Андрей не бросит ее и Славика. В их семье не принято бросать жену с появлением любовницы. Свекр, румяный улыбчивый дядька, к которому Лариса питала почти дочерние чувства, стал исключением — и поэтому его никто не называл иначе как «старый козел». Он развелся со свекровью много лет назад и женился на своей секретарше — теперь они живут далеко и заезжают редко.

Остальные держались в рамках. Старший брат Андрея, отец уже троих сыновей, не пропускал ничего, что дышит, при этом даже не помышляя о разводе.

Младший его брат женился совсем недавно, но тоже гулял от жены, беременной на седьмом месяце.

Еще один младший брат, пока не женатый, менял девушек раз в месяц — при этом, когда ему хотелось бросить очередную пассию, он рассказывал сказки о том, что мать умирает, ей нужен уход, и сейчас не до любви…

— Пошли, — сказал Андрей.

— Куда?

— Посмотрим на эту дрянь. Что-то мне не верится.

5.

…- Ну, а сейчас что ты чувствуешь?

Славка, ручонка которого уже по плечо ушла в зеркало, улыбнулся:

— Меня там трогают. Кажется, это ты, мама. Очень ласково трогают за руку. Они разговаривают.

— Кто? — нетерпеливо спросил Андрей.

— Ты и мама, — пояснил Славик. — Только не вы, в другие — там. Мама говорит: «Надо его оттуда достать. Это же интересно!». А ты ей отвечаешь: «Лорик, ну что значит — достать? Чужой ребенок. Неизвестно, как туда попал. А если его будут искать?».

— «Лорик», — хмыкнул Андрей.

Лариса поморщилась. В последнее время муж, когда-то обожаемый, стал ее раздражать — и она ловила это раздражение с почти благоговейным чувством. Ведь, если пройдет любовь — эта чертова любовь к мужчине, достойному разве что жалости — то можно будет вздохнуть на раз-два (как учил отец), собрать сумку и уехать в родную Вологду, в маленький дом на окраине, где уютно топится печка, где пахнет пирожками, где папа и бабушка пьют чай на веранде, а кот Самсон (старый, толстый и жадный) душит соседских цыплят, а потом приходит участковый и смешно угрожает судом за это, а папа платит за убитую птицу и грозит коту кулаком… и морщинки у папиных глаз — такие добрые…

— Ты оглохла?! — резкий голос мужа вернул ее к реальности.

— А?!

— Я говорю, сейчас я сниму это проклятое зеркало и отнесу его на помойку.

— А твоя мама…

— Переживет.

Лариса кивнула. Сейчас, когда она вдруг ощутила, что перестает любить мужа, ей хотелось со всем соглашаться — лишь бы не спугнуть это чувство.

— Погоди! — крикнул Славка. Он защищался свободной рукой, отгораживался от отца, такой маленький и беззащитный, что сердце у Ларисы дрогнуло.

«Ни за что не оставлю его!» — подумала она. — Заберу, воспитаем его нормальным человеком. Научим его любить животных и уважать людей. Он вырастет в любви…".

Она вспомнила, как Андрей утопил котенка, которого Славка принес из детского сада. Просто утопил, в ванне, отмахиваясь от рыдающего сына, как от мухи. Славка плакал тогда неделю, непрерывно — не ел, не спал, только плакал, сжавшись в комок под одеялом — его пришлось везти даже к детскому психоневрологу, и доктор, добродушный толстый мужик, сказал: «У мальчика никаких психических нарушений нет. И даже нервных нет. Но будут, это я вам обещаю, как врач. Котенка утопили? Ну молодцы, гуманные люди, что еще вам сказать…».Ларисе было тогда стыдно и страшно. Свекровь еще добавила: «Подумаешь, какой-то паршивый котенок. Драный, уличный, блохастый. Правильно, что Андрей его утопил — зачем нам в доме эта зараза?».

А маленький мальчик бился в истерике и отчаянии неделю — и теперь каждый котенок на улице вызывает у него горечь и жалость. Иногда он плачет: «Мама, а мы не можем взять эту киску? Папа ее утопит, да?»

— Там так хорошо! — сказал мальчик. — Только там все наоборот! Здесь ты стоишь тут, а мама — тут. А там мама стоит тут, а ты — тут, — он показал, как кто стоит. — Понимаешь? Наоборот, как в зеркале. У мамы родинка не слева, а справа на лице. И она такая красивая… худенькая… и улыбается… и ты такой добрый!

— А разве здесь я не добрый? — удивился Андрей, и Лариса вдруг подумала — причем подумала с хорошо различимым злорадством, удивившим ее саму — что Славка того котенка не простит отцу никогда.

— Нет, — грустно сказал Славка. — Ты здесь злой. Ты много работаешь. Я тебе не нужен. Мама тебе не нужна. Ты сам себе надоел, папа. Ты здесь больше не клеишь самолетики.

Андрей вздрогнул.

— Тебе мама рассказала, что я раньше это делал?

— Нет, — ответил мальчик. — Я это видел. Там — у других тебя и мамы — везде эти самолеты. На стене, на потолке…

6.

— И что делать?

— Не знаю. По идее, надо от него избавиться. Но эти самолеты… и то, что он говорил про нас с тобой… про мать… не знаю.

Впервые за всю семейную жизнь Андрей не знал, что делать. Он сидел через стол от Ларисы и смотрел на нее беспомощным, злым, раздраженным, растерянным, потерянным — но таким человеческим взглядом. Она снова почувствовала, что любит его, и эта мысль привела ее в отчаяние. Где есть любовь, там нет шанса к бегству. А так хочется сбросить это ярмо, уехать к папе, забрать ребенка, не думать больше о том, что скажет свекровь…

— Делай, что хочешь, — с неожиданной злостью сказала она. — Хочешь, разбей это зеркало. Или выкинь на помойку. Какая разница? Ты при всем желании не можешь поменяться местами с тем Андреем, которого Славка видит за зеркалом.

Ей хотелось добавить: «Он видит там идеальный мир. Идеальных супругов, которые не заводят ребенка, который им не нужен. Которые любят и уважают друг друга. В том мире женщину не считают вторым сортом из-за того, что она приехала из красивого русского города Вологды, и не заставляют ее унижаться, лишь бы угодить старой вздорной бабе. В том мире мужчина не убивает беззащитных котят из-за того, что у них блохи. Там тебя, Андрюша, воспитал отец — единственный адекватный человек в вашей семье. Там мне есть за что любить тебя — да хоть за то, что ты в тридцать восемь лет еще клеишь модели самолетов. Конечно, Славке нравится там больше».

Но она, как всегда, ничего этого не сказала.

7.

Оглушительный звон разбитогоо стекла заставил их мгновенно вынырнуть из снов.

Они уже так так давно не занимались любовью — полгода, больше?.. — что Лариса привыкла спать в просторной мужской пижаме. Поэтому на то, чтобы добежать от кровати до зеркала, ей хватило секунды — и секунды же хватило на то, чтобы понять — зеркала больше нет.

Свекровь, растрепанная, в ночной рубашке, стояла с молотком и повторяла, как заведенная:

— Бред это. Бред это. Бред это какой-то…

— Мама, вы что? — Лариса схватила ее за локоть.

— Как это — я умерла? — словно во сне, пробормотала свекровь. — Я не могу умереть. Подумаешь, какой-то аппендицит. И как дети без меня? Идиотизм. Глупое, дурацкое зеркало.

— Мама, вы что, слышали наш разговор?

— А если и слышала — то что? Я у себя дома, и…

— Зачем вы его разбили? Славка…

— Что Славка? Детские фантазии. Напридумывал себе чего-то.

— Зачем вы его разбили? Вы же сами говорили, это ваша фамильная реликвия…

Свекровь усмехнулась:

— Я одинокая. Старая. Ты меня не любишь — я знаю… Андрею я надоела… Даже твой ребенок — и он меня не любит. И вы хотите лишить меня последнего — того мира, где я счастлива? Где вышла замуж по любви, а не из-за квартиры, и где я живу, как человек? Хрен вам. Лучше уж я сама…

Лариса протерла глаза:

— Так вы… тоже?.. Вы тоже ходили туда, в свое зазеркалье… и вам было там хорошо?

Свекровь не ответила, потому что подошел злой Андрей в мятых трусах и с отросшей щетиной:

— Господи, как же вы меня задолбали, милые дамы… своими бабскими истериками…

Ларисе вдруг стало смешно, так смешно, что она не удержалась и фыркнула в кулак.

— Что ты ржешь, идиотка?! — заорал Андрей.

— Так, ничего…

8.

Она набрала мобильный отца и сказала, едва дождавшись его ответа:

— Папа, я хочу вернуться. Можно?

— Мой милый сибирский кот! — сонный отец так обрадовался, что проснулся. — Ну, конечно! Моя девочка!.. Конечно! Сейчас же бери билет, бросай своего придурка и приезжай! Я тебя жду! Ты потом все расскажешь!

— Папа! — Лариса чудом удержала слезы. — Спасибо, папа! Я люблю тебя!

— Я тоже тебя люблю, малыш. Давай, дуй домой. И сына не забудь! Давно хочу на него посмотреть!

— Ты с кем говоришь? Куда ты собралась? — буркнул Андрей, входя в кухню. Лариса не обратила на него внимания.

— Да, папа, — сказала она. — Завтра мы будем. Я сейчас поеду возьму билеты. Завтра. Встречай нас. Я тебе позвоню и скажу, какой у нас номер вагона.

— Ну и слава богу, — сказал отец. — И вообще — ты лишаешь меня общества внука, а я этого не заслужил. Между прочим, это мой внук! Он даже на меня похож! У него родинка, как у меня, на левой щеке!

Ларисе стало холодно.

— На… левой?.. — чужим голосом спросила она. — Точно — на левой?.. Папа, вспомни, это важно!..

— Ну, конечно, на левой — у меня фотографии есть! А что такое?

Лариса уже уронила трубку и сидела, гладя себя по плечу, чтобы чувствовать хоть что-то, кроме ужаса. В дверях кухни стоял сын, заспанный, лохматый, милый, и на его правой розовой щечке темнела их «фамильная» родинка — словно слеза.

— Славик… с какой стороны у тебя сердце?

Он показал.

— Папа, я перезвоню, — медленно сказала Лариса в трубку и нажала отбой.

Ей было очень страшно.