ЧУЖОЕ ПИСЬМО
Диагноз был неутешительным и семья Бобровых готовилась к самому худшему. Роман Иванович был слаб (будь проклят рак и иже с ним!), аппетита почти не было, он боялся света и собственного голоса. Головные боли тысячами ос жалили его: виски горели дымящимся огнивом, жгло, и сердце и душу.
— Миленькая моя Любаша, ты уж прости меня дурака-заболел я-глядя выцветшими от слез глазами говорил Роман Иванович жене.
— Да что, ты родной мой! Не печалься ты, Бога ради — и она заботливо вытирала с его лба капельки пота.
А за окном, как назло, разгулялся июль. Как долго они ждали этого сумасбродного июля! Этого удивительного, палящего, знойного с ароматом лиловых роз и дыма деревенского костра. Двадцатое! Их встреча и свадьба. Их долгое и упрямое чувство в цветении быстронесущихся июльских дней. Они писали друг другу письма. Долгие, романтичные, смешивая стихи и песни, басни и выдумки. Их накопилась уйма. Но читать было заново лень. И Роман с Любой заботливо складывали их в чемодан. Потом как-нибудь. Под старость!
Он умер в четыре утра. Люба сидела в кресле, зажав в руке бабушкин Псалтырь. Неслышно она подошла к его кровати. Он лежал с печальной улыбкой на губах. В его правой руке она увидела скомканную страницу из блокнота. Корявым почерком Роман пытался написать что-то, видимо… Но она смогла прочесть только одно: «Прости…Любушка…». Потом были еще какие-то строки, но от слез она еле смогла набрать номер скорой и сына.
Похоронили Романа Ивановича на старом кладбище за городом под раскидистой елью. Он так хотел. Июль не щадил. Пекло неимоверно. А в ноздри ударял запах лиловых роз. Вся его новая жизнь в них.
Ты ушел так неслышно, негромко,
Я придумаю, как мне прожить…
Я все та же твоя девчонка
С волосами из света и ржи,
Ты все тот же полночный герой,
Растревоживший тело и душу,
Только где-то уже не со мной,
Я люблю, я боюсь, я трушу…
Будильник отсчитал ровно девять. Часов, дней… В их спальне не гасился свет. Люба сидела в кресле. Ее волосы, гладко зачесанные назад, поседели. Кожа лица сморщилась. Но глаза горели каким-то страшным огнем. Бред? Боль? Жестокая боль утраты. Но она держалась. Ради сына и их памяти. Кто ей теперь все Они? Люди, желающие здоровья и долгих лет жизни? Она с ним ушла.
Из стенки вываливала она с остервенением все, что было: платья, его рубашки, дневники, блокноты, свертки и кульки с письмами. ИХ ПРОШЛОЕ. Ох, а вот и еще что-то: серая тетрадь с малиновой птичкой. Забавно. Птичка счастья.
Развернув тетрадь, Люба долго не верила своих глазам. Осев на пол, она начала читать. Ее прошлое, уже безвозвратно потерянное, всплыло как-будто заново. И какая-то изломанная машина времени вернула ее откуда-то…На триста сотен лет назад. Вера и любовь, надежда и страсть к самому родному и уже покойному мужу, рассредоточились по ее ослабшему организму в хаотичном порядке.
«Здравствуй, моя милая Тамарушка! Пишу тебе который раз, а все не могу отправить. Боль души моей неизлечима. А что и говорить про сердечную? Печально мне и одиноко без твоего участия в моей скромной жизни неуверенного маэстро. Спасибо за ту весну и незабываемые свидания. Как мне, старику (прости за кокетство!), было необходимо это. Я думал, что уйду в иной мир недолюбленным и непонятым. А ты, Тамарушка, вселила и счастье и любовь. И пусть, все закончилось, так и не начавшись-я всегда буду помнить нашу первую и последнюю весну на берегу мелкой и быстрой речушки с забавным названием Незабудка. Вот также быстро и закончилась моя жизнь. И извини, если вызову в тебе жалость. Я уже не пойму ничего. Но уйти, оставив семью, я не имею морального права. Спасибо, что была, есть и будешь в моей кроткой и короткой жизни. Моя царица Тамара! Целую -твой Роман Иванович».
Будильник отсчитал ровно два сорок и сорок дней отбил тоже. Люба несла лиловые розы на могилу любимого. На нее смотрел красивый мужчина с обаятельной улыбкой. Когда-то любивший не только ее одну. Ведь кто-то любил и его. Горькие слезы мешали и мучили ее измотанное сердце. Чужое письмо принесла она под раскидистую ель. Прощание наступит еще нескоро, ведь она любила его так, что простила бы все. Только, чтобы он также сказал утром ей: «Родная!», принес в спальню холодного чая и напевая под нос «Смуглянку», поцеловал в губы…
Мне все равно не мой ты или мой,
Моя любовь, как выжженная метка!
Я жду тебя, строптивый мой, домой,
Вся жизнь моя тюрьма, болото, клетка!
Я без тебя не встречу больше снов,
Закаты не запомнятся. Бог с ними.
С тобой не умерла моя любовь,
Навеки вместе, рядом. И отныне…
ОЛЬГА ТИМАНОВА, НИЖНИЙ НОВГОРОД.