ЦЫГАН

Костёр догорал, угли светили алым.
Цыган, лежащий, подложив седло под голову, неотрывно смотрел на умирающий огонь. Неподалёку пасся вороной конь, изредка фыркая и встряхивая гривой.
Цыган обыкновенно сам любовно расчёсывал старому другу гриву и хвост до тех пор, пока они не начинали блестеть и не ложились гладким шёлком.

Ночь, глядящая крупными яркими звёздами на лежащего человека, дышала ароматами душистых степных трав.

Цыган умирал — злая болезнь грызла его изнутри. Не желая, чтобы видели его слабость — а сил держаться уже не было — он ушёл от кибиток табора далеко в степь.
Лишь старому другу-коню, которого сам вскармливал жеребёнком, когда пала кобыла-мать, он доверился.
Никто не видел, как он уходил, а если бы и видели — то не остановили бы.
Рома* умеют уважать гордость.

Пусть никто не видел, но цыган по-прежнему держался в седле прямо, расправив плечи, не позволяя себе ни малейшего послабления.
Сил как раз хватило, чтобы, выбрав подходящее место, расседлать коня, пустив его пастись, развести костёр и лечь, подложив по степному обычаю седло под голову.
Конь и так от хозяина никуда бы не ушёл, потому стреноживать нужды не было.
Это было бы оскорблением — у коня ведь тоже есть своя гордость…

Ночь длилась бесконечно, напоённая тишиной, изредка нарушаемой фырканьем коня да вскриками ночных птиц.
Цыган всё смотрел на едва живые лепестки пламени, упрямо трепещущие на ветру.
Что он там видел?
— Долгую ли жизнь, прожитую, как и полагается гордому рому, не склоняя ни перед кем головы?
— Девушек, которых любил?
— Свою ли подругу жизни и их детей?
— Бесконечные табуны таких же свободолюбивых, как и их хозяева, лошадей?

— Может, гадал, как там, куда он вскоре уйдёт?
— Есть ли там табуны, сытые и гладкие, без которых не может жить ром.
— Сочная зелёная трава с серебристыми метёлками ковыля.
— Вольный степной ветер, заставляющий её колыхаться зелёными волнами…

Костёр умрёт ещё до рассвета, а вместе с ним уйдёт и цыган.
Не о чем жалеть, пришла пора…

Но душа не могла успокоиться, всё стремилась куда-то ввысь.
Зачем?
Скоро смерть отпустит её на свободу.
Непривычно и неприятно было чувствовать такую слабость тела, до последнего не желавшего сдаваться недугу.
Вновь всхрапнул конь.

Цыган перевёл взгляд на глубокое небо с россыпями звёзд.
Душа встрепенулась, почуяв зов троп из звёздного света.
Не хотелось умирать вот так — слабым, поддавшимся врагу-болезни.
Богатство рома — не злато-украшенья…
Главное богатство истинного рома — гордость.

Та самая, что позволяет оставаться свободным, не смотря ни на что,
помогает все несчастья переносить с высоко поднятой головой
и идти достойно по дороге жизни.

«Хочу, чтобы помнили меня сильным и гордым! Не хочу — вот так, ждать беспомощно…»

Цыган приподнялся, позвал хрипло:
— Воронвэ… Воронвэ…
Конь откликнулся тонким ржанием, подошёл, ткнулся в лицо мягким храпом.
Цыган обнял его голову.
— Помнишь, как выхаживал я тебя, как холил и лелеял?
Конь прядал ушами, вырваться не пытался — слушал.
— Не было коня тебя быстрее, Воронвэ…
Сколько лет не мог никто обогнать тебя?
А когда стал уступать молодым, то сражался яростно за победу зубами и ударами копыт…

Конь подтолкнул хозяина мордой.
— Помоги мне…
Попросил цыган.
— Не оставь одного на трудной дороге.
Послужи в последний раз, мой друг…

Конь будто понял, высвободился, лёг, подогнув ноги, рядом, скосил глаз — садись, мол, хозяин.
— Мой Воронвэ.
Шепнул цыган, проведя ладонью по бархатной шкуре.
С усилием забросил тело на подставленную конскую спину.
Конь осторожно встал, вынудив хозяина вцепиться в шёлковую гриву.
Цыган заставил себя выпрямиться, сжал коленями крутые конские бока.
— Я сумею удержаться, не впервой…

Ещё мальчишкой он лихо скакал на неоседланных жеребцах, щеголяя перед темноокими тоненькими девчонками.
Конь покосился через плечо на всадника, всхрапнул вопросительно.
— Скачи, Воронвэ!
Ударил каблуками в бока цыган.
— Скачи, как в прежние годы!
Конь тряхнул гривой, заржал заливисто, пошёл сперва рысью, потом, подгоняемый хозяином, понёсся, как раньше, наперегонки с ветром, что мчался рядом.

«Хочу, чтобы сильным, хочу, чтобы гордым запомнили люди меня на земле…»
Конь не замедлил хода перед широким и глубоким оврагом.
Все рома, кто не спал в эту долгую ночь, бросили свои дела, услыхав заливистое ржание, разнёсшееся далеко по степи.
Табун забеспокоился, лошади — то одна, то другая — отвечали товарищу, вскидывая морды к небу.

Невиданное ранее диво, силуэт уносящегося к звёздам коня, истаял в призрачном сиянии, заставив затаивших дыхание рома дружно вздохнуть.
Далеко в степи умер едва теплящийся огонь.
«Редкой гордости был.
Говорили потом старики.
— Настоящий ром, как древние»

Он ушёл свободным.
Остался сильным и гордым в памяти людей, как и хотел.
Так родилась ещё одна легенда…

* Рома — самоназвание цыган. Мн. ч. — рома.