В эти теплые июньские денечки мои земляки-пятерыжцы в 60-е годы обычно уже целыми семьями спускались под крутой иртышский берег. К огородам, длинной неровной полосой растянувшимся на добрые километр-полтора на влажной черноземной луговине на виду у Иртыша, прячущегося за зеленой каймой вербовой рощи и тальниковых зарослей.
Работы предстояло сделать много: весь огород по весне надо перелопатить, разбить на гряды с прокопкой дренажных борозд, удобрить навозом, свежим черноземом (потому что старый гумусный слой ежегодно истощался, вымывался), навезти песка под морковные и иные гряды…
И взрослые со всем этим справлялись бы гораздо медленнее, если бы не наша помощь, их детей. Я помогать своим родителям возделывать огород начал с первых школьных лет. Как раз к тому времени в младших классах начинались каникулы. И где же первые их дни провести, как не на огороде?
Конечно, поначалу вскапывать хоть чуточку нашего участка мне не давали — уж я бы накопал! Но подвозимый отцом на телеге чернозем, песок к разделываемым моей трудолюбивой мамой грядкам и лункам я подтаскивал. А потом поливал их, пропалывал.
Став побольше, уже вооружался и лопатой, а чернозем подносить к маминым грядкам начал уже и подросший брат Ринатка, а там и Рашит подтянулся (Роза же была еще совсем крохотной).
Вскапывать огород — дело, конечно, не очень увлекательное, но вполне терпимое. Особенно когда четко знаешь поставленную перед тобой цель — вот от этого плетня и до обеда. А там, в самую жару, можно уже и бежать купаться. Хоть на Иртыш — он рядышком, уже прогрелся и манит к себе песчаным мысом. Или на прохладное озеро, с его облюбованными пятерыжскими детишками местами для купания Красненький Песочек и Две Лесинки.
Но однажды «производственная» травма выбила меня из семейных рядов огородников больше чем на неделю. Случилось вот что: желая вскопать отведенную мне гряду раньше, чтоб пораньше удрать на озеро, я пренебрег мерами техники безопасности. То есть, сбросил в борозду голицы, в которых надо было копать во избежание мозолей, и шустро орудовал лопатой, зажатой голыми руками.
Ну и докопался: вскоре на левой ладони у меня взбугрился огромный мозоль. Но он не болел и мешать мне особенно не мешал, просто я чуть по-иному зажимал черенок лопаты, чтобы на пузырь этот меньше давило.
И когда я уже заканчивал свое задание на этот день, вдруг почувствовал, что ладонь мне немного печет. Посмотрел на нее и обнаружил, что мозоль все же лопнул и из него вытекала прозрачная жидкость. Но я матери ничего не сказал и с радостным топотом умчался купаться.
Прокувыркавшись в озере и позагорав несколько часов, я, страшно голодный, вернулся домой лишь к вечеру. И уже тогда почувствовал нехорошую боль и «тиканье» в том месте, где была мозоль.
Рука начала припухать и болела и все сильнее. Я проснулся под утро и уже не мог больше спать. Руку опущенной вниз держать было нельзя — в ней начинало дергать так, что хоть кричи! Мама тоже проснулась, услышав мои сдержанные стоны и кряхтенье, вышла к нам в «детскую» (на самом деле обычная проходная комната) из взрослой спальни, включила свет и ахнула, увидев мою вздувшуюся руку.
Едва дождавшись, когда откроется наш фельдшерский пункт (уж не помню, кто тогда работал, но помню, что молодая тетенька), мама отвела меня туда. Руку со вспухшей, как маленькая подушка, тыльной стороной ладони я все время держал перед собой приподнятой — как пионер, елки-палки. Но по-другому хоть немного утихомирить сильную дергающую боль было невозможно.
Фельдшерица осмотрела мою руку, и сердито спросила, как это мы так допустили, что у меня началось заражение. Мама запричитала и стала что-то виновато лепетать. Но я сказал, что это я сам дошел до жизни такой, а маме ничего не сказал. Только потом, когда сильно заболело.
Фельдшерица сказала, что надо срочно ехать в Железинку, к хирургу. От слова «хирург» у меня тут же все обмерло в душе. Я тогда уже был довольно начитанным молодым тринадцатилетним человеком и знал, чем занимаются хирурги. Режут, когда больше ничего другого не помогает.
«А как-то полечить — мазями, таблетками — нельзя?» — чуть не хором спросили мы с мамой, оба перепуганные.
— Я тебе не только таблетку дам. Я тебя сейчас еще и уколю, — «успокоила» меня сельская медичка. Жить становилось все страшнее, но интереснее. Потому что уже две вещи со мной случились за эти дни в первый раз: первый раз я честно, но так неудачно заработал свой трудовой мозоль; первый раз получил из-за нее заражение; первый раз меня укололи не в предплечье, как бывало при прививках, а в ягодицу. И до этой ягодицы еще надо было добраться — я не хотел снимать штаны…
Затем фельдшерица заполнила какую-то бумажку и сказала, что с этим направлением надо срочно ехать в райцентр, в больницу. Иначе, сказала она, дело может быть худо. Мама ехать в Железинку не могла — она работала пояркой (поила через каждое определенное число часов закрепленную за ней группу крохотных телят), подменить ее было некому.
Отец вообще в тот день был в степи — он выпасал овец. А отделенческая машина, каждое утро возившая в Железинку тех механизаторов, что работали в МТМ, уже ушла.
— Да я сам доеду, только скажите, где там эта больница! — отважно сказал я. Мне уже было интересно — в райцентре я еще ни разу не был. Даже рука перестала болеть.
Делать было нечего, и мама пошла со мной на трассу. И удачно — как раз всего минут через десять, как мы встали у остановки, подошел запыленный автобус-пазик (тогда асфальта еще не было — просто грунтовое шоссе, хотя и приподнятое).
Мама сунула мне трояк в кармашек рубашки, а водителю сама заплатила полтинник — столько тогда стоило проехать до Железинки от нашего села. Чмокнула меня в щеку, заплакала и вышла из автобуса.
А я нашел свободное место и с интересом уставился в окно трясущегося на неровностях автобуса. Хотя смотреть пока было не на что, разве что на кресты и памятники примостившегося у дороги деревенского кладбища.
Минут через сорок автобус въехал в райцентр и остановился у автовокзала. Как мне и посоветовала мама, я тут же спросил у первой попавшейся мне тетеньки, как пройти в больницу. А рука у меня снова начала болеть, и я ее опять держал на весу.
Тетенька показала, в каком направлении идти. Я пошел и, озираясь по сторонам, все более разочаровывался. Улицы в Железинке были такие же пыльные, дома такие же низенькие и беленые, или редко — деревянные, все как у нас в Пятерыжске.
Разве что зелени было побольше, да машины чаще проезжали по этим улицам, вздымая пыль и разгоняя куриц. Я-то представлял себе, что райцентр — это что-то вроде городка, ведь здесь находились все конторы района и даже газета издавалась — «Ленинское знамя», которую раз в неделю нам приносила почтальонша и клала в почтовый ящик (мог ли я тогда подумать, что всего через восемь лет буду работать в этой районке!)
А тут — та же деревня, только побольше. Мало того, и райбольница оказалась деревянной, как и наш фельдшерский пункт. Только, конечно, побольше, и размещалась она в нескольких бревенчатых зданиях.
Нашел окошечко регистратуры, показал сидящей за стеклом тетеньке в белых косынке и халате выписанную мне у нас в ФАПе бумажку, она прочитала ее, вышла из своего закутка и сама отвела меня в кабинет хирурга, мимо сидящих в очереди людей.
В кабинете восседал за столом немолодой уже мужчина (сейчас я думаю, что ему было лет 35−40), тоже весь в белом. А рядом с ним сидела молодая симпатичная медсестра, которая ободряюще мне улыбалась.
Я, конечно же, при виде такой улыбки приободрился. Потому что на самом деле начал отчаянно трусить. В кабинете пахло лекарствами, то там, то тут виднелись разные блестящие инструменты, о назначении которых нетрудно было догадаться.
— Так-так, — бодро сказал хирург, осторожно ощупывая мою распухшую кисть. — Ну, рассказывай, что случилось.
Я, морщась от боли, сбивчиво рассказал про огород, лопату и мозоль.
- Хорошо, хорошо, — покивал белым колпаком доктор. — Хорошо, говорю, что сегодня приехал из своего, как его… Ну да, Пятерыжска. А если бы завтра, то я не знаю… Теперь давай-ка усаживайся поудобнее, будем решать твою проблему.
— Прямо сейчас? Здесь? — удивился я. Я почему-то думал, что меня положат в больницу, начнут делать мне уколы, пичкать таблетками, я буду валяться на койке и кормиться больничными котлетками и передачами, которые мне будет передавать с кем-нибудь или сама привозить мама. Вообще-то шло лето, самая пора для купанья и рыбалки, ну и работы на огороде, конечно. Но, с другой стороны, интересно. Я же еще никогда не лежал в больнице.
— Да, сейчас, потому что затягивать нельзя, — строго сказал врач, перебирая инструменты в ящичке. И заметив, что я скуксился, доброжелательно добавил:
- Да ты что, испугался, что ли? Брось, это же минутное дело!
Он взял в руки что-то похожее на большой шприц, направил его наконечник на мою вывернутую внутренней стороной ладонь с распухшими, как сардельки, пальцами и начал прыскать на нее, на сизо-багровое место бывшей лопнувшей мозоли чем-то пузырящимся и очень холодным. И ладошка моя тут же онемела.
«Вот она, заморозка!» — понял я, слышавший ранее, что зубы для обезболивания, перед тем, как их рвать, замораживают. И успокоился, посчитав, что больно мне теперь не будет.
Но тут хирург взял в руку скальпель и, ни слова не сказав мне, почему я и не успел отвести взгляда, всадил его острие в бугорок опухоли лежащей перед ним ладони. Я заорал от пронзившей меня до самых пяток боли и хотел вырвать руку, но она уже была цепко ухвачена прямо-таки стальными пальцами медсестры.
— Потерпи немного, мужчина, совсем чуть-чуть! — почти интимно шептала она на ухо, навалившись мягкой грудью мне на плечо. И я, чувствуя, что краснею и потею одновременно, подавил крик у себя в горле и уже молча наблюдал, как хирург выдавливает из разреза какую-то бурую дрянь. Потом у меня помутилось в голове и я куда-то поплыл…
Очнулся от резкого запаха нашатыря- медсестра с озабоченным, но по-прежнему красивым лицом совала мне под нос остро пахнущую ватку. Хирург, мурлыча что-то себе под нос, уже мыл руки.
- А вы сказали, что будет не больно, — с обидой пробурчал я ему в спину.
— Это разве больно? — удивился он. — Вот если бы тебя не обезболил, тогда да… Тогда ты бы еще не так кричал.
Я промолчал. Главное, эта первая в моей жизни операция, первое вторжение хирургического инструмента в мое тело (сколько их будет потом за мою жизнь!), завершилась тогда действительно быстро, за считанные минуты.
Медсестра тщательно обработала рану, забинтовала кисть, подвязала к моей тощей шее лямку из бинта же, я просунул туда руку и, не забыв сказать «спасибо» медикам, вышел из кабинета в коридор.
И на меня устремились глаза всех тех, кто сидел в очереди под дверью: с сочувствием, со страхом, с любопытством. Ну конечно, все же слышали, как я орал! Но я гордо поднял голову и пошел к выходу, торжественно неся перед собой на груди перевязанную руку.
Я только что перенес первую в своей жизни операции и кричал не очень уж сильно! Я — мужчина, как назвала меня симпатичная медсестра. Симпатичная, симпатичная, в женщинах тогда я уже разбирался…
Что было дальше — спросите вы? Да ничего особенного. Добрался до автовокзала, также с любопытством посматривая по сторонам и украдкой «засекая», какой я произвожу эффект на прохожих, и особенно на девчонок, своей все еще ноющей рукой на перевязи.
Там купил билет на автобус, попил лимонада с пирожными в буфете в ожидании своего рейса. Приехал домой и, конечно, был в центре внимания родных и друзей, сто раз пересказывая, как меня «резали» в больнице.
А огород продолжал ждать меня. Правда, уже вскопанный и засаженный. Так что мне потом оставалось только поливать всходы. Но на другой и последующие годы я без рукавиц уже старался его не копать. Запомнил, чем это может обернуться.
А сегодня огородов «внизу», под берегом, уже никто в Пятерыжске не держит. Они ушли в историю. Да и от самого села едва ли осталась половина…