Давно это было, наверное, лет сто, может, и даже двести назад. На краю деревни в небольшом домике жила семья — муж с женой, и сынишка лет восьми, да старый дед.

Жили они бедно, на хлеб едва хватало, хоть и работали много. Да еще дряхлый старик вечно под ногами путался. Толку от него было мало, больше убытков — то плошку разобьет, то крынку с молоком прольет. А то полез с ухватом в печь, подцепил чугунок да и уронил — вся картошка по полу раскатилась. Кинулся дед собирать, только половину перемял и растоптал.

Уж как его тогда жена ругала и срамила! Да и что с такого непутевого взять? Старый совсем, глухой, слепой и руки трясутся.

Вот как-то раз морозным зимним днем посмотрел мужик, как дряхлый старик с печки сползает, махнул рукой и говорит жене:
— Никчемный совсем стал дед, только хлеб зря проедает. Свезу-ка я его в лес.
Жена с ним согласилась, ей тоже надоело за дедом стирать, да убирать.

И вот мужик усадил старика на саночки, позвал сына, и повезли они деда в лес. Долго по стежкам-дорожкам плутали, да по сугробам мыкались. Хотелось мужику, подальше отца завезти, чтобы никто не узнал, куда старик делся.

Забрались они в самую чащу и оставили там деда вместе с саночками, чтобы не в снегу сидел, а, может, просто не захотелось мужику санки назад по сугробам тащить.

А когда пришли домой, молчавший всю дорогу мальчик дернул отца за рукав и сказал:
— Зря ты, папа, санки в лесу оставил. Надо было бы их домой забрать.

Удивился отец, что сын не дедушку, а сани пожалел и спросил:
— Да на что они тебе сдались? Большой уж с горки кататься.
— Как это, на что? А когда вы с мамой состаритесь, то на чем я вас в лес-то повезу?

Словно ведром кипятка отца окатило. Посмотрел он в глаза сыну, охнул и кинулся к двери. Схватил шапку, набросил шубейку и побежал в лес.

А уж темнеть начало — зимний день короткий, что воробьиный скок. Долго мужик по лесу плутал и сугробы мерил. И не столько боялся, что сам в лесу замерзнет, сколько, как бы метель не началась, и старые следы не занесло.

Но все же нашел отца. Привез его мужик домой, усадил за стол, велел озябшему старику горячих щей налить, а сам побежал баню топить. И жене строго наказал, чтобы впредь даже голоса на отца не смела поднимать и слова ему худого не говорила.