Сколько я знаю Джимми, он всегда был такой шебутной.
То прибежит ночью и зовёт меня: пойдём, мол, в соседнюю деревню, людей пугать, а то (и втемяшится же такое в голову!) соберется на пруд — русалок смотреть.
Я ему сто раз говорил:
— Ну что тебе не сидится, совсем уже что ли черепушка прогнила? Но нет, все неймётся старому балбесу.
Уж давно ему за сто, а все как дитя, ей богу!
Вот и нынче, только солнце село, а он уж тут как тут, стучится: идем на рыбалку, дескать.
Я, конечно, отругал его хорошенько, но он ноль эмоций — стоит, зубы скалит, словно и не слышал ничего.
Вижу, ругань его не пронимает, и говорю:
— Где ж мы удочки возьмем? Удочек-то у нас и нету!
Тут он наклоняется и поднимает с земли пару спиннингов:
— Вот…
Говорит.
— удочки. Кто-то на берегу потерял, а я подобрал!
…Как же!
Пусть Джимми это своей бабушке расскажет, она у него такие сказки слушать любительница.
А я-то хорошо знаю, где он их «подобрал»!
Опять перепугал какого-нибудь рыбака со своей дурацкой выдумкой — приглядит, кто вечером рыбачит у реки, напялит на себя простыню да как выпрыгнет из кустов, как заорет дурниной!
Ясное дело, тут любой рыбак — ноги в руки и домой, а уж за удочками раньше третьих петухов и не жди.
Ну, а Джимми рыбачит в своё удовольствие.
Поругал я его ещё минут пять, да что толку?
Сна уже ни в одном глазу.
И мы потопали к реке со спиннингами в руках.
У нас там и тропиночка протоптана, к нашему любимому месту у излучины. Однако что-то мне было не по себе.
Нутром чувствую, что-то не так сегодня, а что — не пойму.
И ведь не обмануло предчувствие!
Еще не доходя до берега, зарево увидели, а как подошли ближе — батюшки святы!
Пылает на берегу здоровущий костёр, а вокруг него всякие пугалы так и пляшут!
То есть, это сперва я подумал, что пугалы, а потом до меня дошло, что это деревенская молодёжь пикничок устроила, да не как-нибудь, а с маскарадом!
А уж разрядились, где только фантазия берётся!
И ведьмами, и пиратами, и чертями-лешими…
Даже русалка одна была — почти как настоящая!
Тут меня Джимми локтем пихает в бок:
— Давай тоже пойдем потанцуем?
И туда, к костру, рванул!
Я его, ясное дело, хватаю за шкирку и тащу назад:
— С ума, что ли, сошёл…
Говорю.
— Перепугаешь их всех!
Тут он и вовсе сбрендил.
— А что — это идея. Давай их испугаем!
А то нынче молодежь наглая пошла, никакого, понимаешь, уважения к старшим нет. А?
У меня и простыни две с собой есть…
Я только фыркнул.
— И когда ж ты Джимми, остепенишься! Ведь тебе в твои-то годы сидеть бы спокойно я не рыпаться, пока тебе все кости не переломали…
Да только впустую я это говорил — он уж на себя простыню напялил и как был, со спиннингом в руках, к костру всыпал.
Ну, думаю, пропал Джимми!
Поразмыслил я, значит, минутку, да тоже накинул простыню на голову, нашёл дырки для глаз (у Джимми все простыни — с дырками для глаз) и следом за Джимми побежал.
В последний момент его нагнал, когда он уже из-за кустов собирался выпрыгнуть и даже рот уже раскрыл, чтобы, значит, завыть что-нибудь этакое, от чего кровь стынет, своим визгливым фальцетом.
Я его по спине похлопал — давай, мол, грянем вместе, хором.
И грянули!..
Вы бы это видели!
Неподражаемый эффект: я рычу хриплым басом, Джимми подвывает, оба в развевающихся белых саванах…
Ну, сравнительно, конечно, белых — когда это у Джимми было чистое бельё?..
Все эти ведьмочки и чертенята так и сиганули по кустам.
Однако ж через какую-то минуту ребята стали приходить в себя, и хотя Джимми все еще продолжал размахивать в воздухе руками и завывать, я смотрю — никто уже нас не боится.
Ей-богу, обидно стало до глубины души!
Стараешься, стараешься, а тут к тебе никакого уважения!
Куда там!
Обступили кругом, посмеиваются, глядя на Джимми.
Я его локтем пихнул — мол, заткнись, балбес!
Но он, видно, уже и сам понял, что зря старается, и свои пассы прекратил.
Слышу, молодежь перешёптывается — кто мы такие?
Джимми тоже услышал — возьми да и ляпни:
— Я…
Говорит.
— Джимми Красавчик, а это…
На меня пальцем кажет.
— Тощий Гарри Хокер.
Зря, конечно, сморозил — особой популярностью ни он, ни я в деревне не пользовались.
Ну, все, думаю, намнут сейчас бока!
Ан нет, те только ржут — смешная, дескать, шутка!
Один, этакий жлобоватый, ряженый то ли под черта, то ли под рогоносца, говорит:
— Ладно, не хотите имена называть — как хотите, все равно, узнаем.
И к костру подался, а за ним и все остальные опять танцевать пошли.
Я на Джимми глянул — стоит понурый, словно в воду опущенный.
— Нет…
Говорит.
— …это что же творится-то, а?
Ни уважения тебе, ни страха — это что ж дальше-то будет?
То ли дело было лет десять назад…
Я его по плечу потрепал:
— Ладно тебе, чего расстраиваться-то? Какие твои годы! Доживешь ещё до лучших времен!
Давай-ка лучше найдем свои удочки и пойдем куда-нибудь посидим, порыбачим тихонько…
Но этот упрямец, видно, решил дело до конца довести.
— Чтоб я, Красавчик Джимми, бросил начатое?! Никогда! Поправил на себе простыню и поперся к костру.
Лет сорок-пятьдесят назад мне такие ночные танцы у костра ещё пришлись бы по вкусу.
Но что может делать семидесятилетний хрыч в компании подростков?
Однако оставлять Джимми одного я не решился — накуролесит чего-нибудь, кто кроме меня за него вступится?
И я тоже встал в круг танцующих.
Поплясал этак минут десять, чувствую — кости ломит, а Джимми хоть бы хны — костями гремит, но скачет, словно козёл.
Я к нему подобрался:
— Сматываться…
Говорю.
—… надо, а то я так долго не протяну, совсем развалюсь.
Он кивнул и говорит:
— Ладно, сейчас я их в последний раз пугну, и уж тогда со спокойной душой домой пойдём.
И надо ж такому случиться!
Только этот дурень набрал воздуха в легкие, чтобы взвыть пострашнее, как что-то ему под ноги попалось, и он со всего размаху шлёпнулся на землю и в своей простыне запутался. Лежит, барахтается, ругается на чем свет стоит, а вокруг молодёжь со смеху покатывайся — ну, думаю, дружище Джимми, напугал ты их!
И тоже с руганью начал его из тряпья выпутывать…
Ох, зря я это сделал, ох, зря!
Ну ведь знал же самого начала, что вся эта затея ни к чему хорошему не приведёт!
Только Джимми свою башку из-под простыни высунул, как все разом стихли — прямо вам скажу, гробовая тишина настала!
А тот рогоносный ряженый — он ближе всех к нам стоял — как вдруг заорёт:
— Это Красавчик Джимми!
И пулей в лес!
И вся толпа за ним следом, только пятки засверкали!
Хотел было и Джимми рвануть, но снова в пелёнках запутался и упал.
«Да брось ты.
Говорю ему.
— Пусть бегут, а мы пойдём-ка спать, а то уж и петухи скоро. Он вздохнул горестно, посидел, подумал, а потом глянул на меня — а рожа довольная, как у сытого кота, глаза блестят, зубы скалит.
— Видал, как они всыпали? Меня, значит, испугались! Меня! Красавчика Джимми! Во!
Я чуть не плюнул в сердцах.
— Пошли…
Говорю.
—… балбес! Было б там, чего бояться! Давно уж из тебя песок сыпется, а ты все глупостями занимаешься, ровно младенец Выпутал его из пелёнок и потащились мы домой.
Джимми всю дорогу философствовал:
— Вот, мол, порой уж расстараешься, и простыню напялишь, и свечку в руку возьмешь, чтоб, значит, страшнее было — и не боятся, а порой… Тьфу ты! Ну что у меня, такая уж рожа страшная, что ли?
Я на него оглянулся и не смог не согласиться.
И верно, ничего страшного.
Ну, разве что глаза ровно угли горят, да кожа кое-где с черепа слезла. А так — очень даже ничего старикан сохранился.
Одним словом — мертвец как мертвец.
Чего нас бояться-то?..