Ты там, я знаю. Там, где Орион: его пихаешь в бок — привет, земеля, зовёшь на пьянку — мутный самогон и вдовьи несогретые постели. Откажется — катися колбасой, найдётся, с кем подохнуть и напиться… мой батя, рыжий, пьяный и косой, моей рукой закрытая страница.

«…ты знаешь, Верк! Ну не могу я, бля… я ж матери моложе лет на десять. Получку забирает до рубля, а Ленка не моя — визгуша, бесит. Всё только слышу — муж, объелся груш, какими ни зовёт меня чертями!»
…а в скобках — «ты прости меня, Веруш» — но дети в скобках сроду не читают.

Запился с новой через пару лет придурок батя, не нашедший рая. Когда летишь из темноты на свет, готовься к смерти, крылья обжигая.
От бати мне остались плащ, топор, четыре фотки — в общем, без регалий. Так вышло, я иду его тропой. Лечу на свет, себя вовсю ругая. Пишу стихи — они для одного, хочу, чтоб обнимали, ждали, грели — а в политесе, блин, ни в зуб ногой, ору, как дура: эй, привет, земеля! Лечу на свет (с раскатанной губой), сшибая звёзды, памятные доски — ведь в скобках рядом с нашенской судьбой написаны слова судьбы отцовской.

Ты там, я знаю… топчешь Млечный путь. Узнать хотя бы, где твоя могила… лечу на свет. Добраться б, не свернуть.
А в скобках — знаешь, батя, я простила.