День начался сообщением подруги, которая там, с той стороны горизонта, на территории, контролируемой Украиной: «Как жизнь, что-то налаживается? Долги не обещают выплатить? Может, продукты подешевели?»
Это когда человек любит свой дом, свой город, дорожит своей памятью, ему даже в плохой истории хочется искать хорошее. Они уехали зарабатывать украинскую пенсию. Посчитали, что нужно до пенсии прожить семь лет в переселенцах. Семья уехала вместе, снимают две квартиры.
Все не так плохо — все живы-здоровы, у всех работа. Но сердце осталось здесь, в своем доме, среди любимых вещей, своей посуды, которую даже мыть в радость. Какое там лето на море? Только домой, в Луганск, к своим розам и в свой сад.
Моя подруга не имеет выраженных политических предпочтений. Долго присматривалась к новой власти, искала хорошие перемены. Но все, что коснулось ее семьи, исключительно плохо. Доход стал ниже, ограничения во всем — еде, тратах на одежду. Экономия буквально во всем.
Она ждала полтора года каких-то улучшений, была терпелива и нейтральна. Она из тех, кто умеет ждать и терпеть, старой закалки. Им с мужем с молодости звезды не падали — таскали сумки в Польшу, чтобы прокормить семью, спали на продавленном диване. Но от всех этих испытаний семья стала крепче, а свои вещи — дороже.
Наверное, вы понимаете, о чем я. Это когда заходишь в свой дом, и тебе уже хорошо. Даже если там не очень чисто, и дом еще далек от совершенства, но тебе хорошо просто от того, что это ДОМ, в котором все твое, сделано для себя, покупалось для долгой и счастливой жизни и счастливой старости. Когда за этим столом собирались родные, было тесно и весело, было совсем не тяжело готовить, подавать, накрывать. Это тот дом, в который всегда хотелось возвращаться. И к которому ранним утром приезжало такси, чтобы увезти в долгожданный отпуск. Целая жизнь, тысячи историй, множество фрагментов на панно под названием «Счастье».
Она уже пробовала выезжать. Моталась через все блок-посты туда и назад с сумками, назад везла мясо и лекарства, тащила на себе, едва не в зубах. Приезжала домой и ревела на своей недостроенной веранде, которая была роднее лучших отелей мира. Наверное, это возраст, когда ценность дома не измеряется деньгами.
Я хорошо ее понимаю. Поэтому я здесь. Мой дом не имеет политической принадлежности. Нашему дому 104 года. И в этом почтенном возрасте, пережив революцию и две войны, он научился терпеть. Его стены сохраняли жизнь для новой жизни, давали кров разным людям, видели счастливые и не очень судьбы, впитывали в себя историю и истории этих людей. И я не могу предать свой дом, бросив его.
В моем районе брошенные дома пустуют недолго. По ночам из них вырезают металл, снимают ворота, разбирают кровлю. Выносится мебель, разбираются до основания стены. Я не могу так поступить с родительским домом, который сразу после войны в складчину все братья помогли купить вернувшемуся из эвакуации брату с семьей и моим крошечным отцом, а дедушка несколько лет отдавал им долг. Этот дом видел много труда, в нем всегда жили труженики, которым все доставалось ценой большого труда. Я люблю свои старые груши с потрескавшейся от времени корой и разноцветной листвой на разных ветках. Я люблю весенние краски и запахи осенних костров… Я люблю свой дом.
«Подешевела килька на 10 рублей за кило. Теперь она стоит 90 рублей. Не жалей ни о чем. Ты правильно сделала, что уехала». Это все, что я смогла ответить.