За обедом один чиновник заглушал своим говором всех, и все его слушали, хотя почти слушать было нечего, и наконец договорился до того, что начал доказывать необходимость употребления вина, как самого лучшего средства от всех болезней.
— Особенно от горячки, — заметил Пушкин.
— Да, таки и от горячки, — возразил чиновник с важностью, — вот один мой приятель просто нашим винцом
себя от чумы вылечил, — как рукой сняло.
При этом чиновник зорко взглянул на Пушкина, как бы спрашивая: ну, что вы на это скажите? У Пушкина глаза сверкнули: удерживая смех и краснея, он сказал:
— Быть может, но только позвольте усомниться.
— Да чего тут позволять? — возразил грубо чиновник. — Всё сказанное мною — так оно и есть, и вам не след никогда спорить со мной, так как между нами есть большая разница.
— Что же это доказывает?
— Да то, сударь, что вы ещё молокосос.
— А, понимаю, — смеясь заметил Пушкин. — Точно, есть разница:
я молокосос, как вы говорите, а вы, виносос, как я говорю.
Все присутствующие расхохотались, чиновник ошалел, но не обиделся.