говорят, что после таких событий начинается то ли блюз, то ли суицид,
то есть ты с полным чувством и совершенной отдачей должен познать — где у тебя болит.
что у тебя болит.
зачем у тебя болит
вся эта твоя мертвая ткань, выжженное нутро,
почему тебе ни холодно, ни тепло,
а просто боль — свинцовая, тяжкая, ровная, как каток, переламывает кости, хребет, прерывает весь твой поток непомерного бреда, заставляет тебя молчать
и иногда поскуливать в кулачок.

муторно, тошно, хотя ты уже лет шесть как не новичок
в этой игре в догонялки с собственным маятником, который только увеличивает амплитуду —
и каждый раз, зимой, приносит усталость, мигрень, простуду,
желание вскрыться, закончиться, разорваться,
испеться, испиться и исписаться.
перестать орать в жесткое тело матраца.

не осталось ни адресатов, ни надобности писать письма,
смысл в том, что нет никакого смысла
в бесплодных попытках договориться с собственным адом, с собственной внутренней плахой, на которую всходишь каждое утро, что бы к вечеру стать своим собственным палачом — с чертом и ангелом за плечом, с натужным мужеством — выстоять, вытянуть, перебороть
всю эту боль, что разрывает плоть.

говорят, что после таких событий не выживают — рождаются заново, если хватает сил,
но силы заканчиваются, когда сотый раз извлекаешь себя из забытья, руин и могил.
силы заканчиваются на пятом письме, когда слова перестают описывать смысл и начинают источать гной.

говорят, что после «того света» не остаются собой.
никогда
не остаются
с тобой.