Кузякину не спалось. Он ворочался, ворочался, потом решил посчитать овец — слышал, что это иногда помогает. Досчитал до пятнадцати и сбился — бараны заволновались, стали перебегать с места на место. Когда они немного успокоились, Кузякин вновь стал считать этих пугливых животных. Только с третьей попытки ему удалось пересчитать всю отару. Удовлетворенный Кузякин стал было уже засыпать. Но тут пришел чабан — здоровенный небритый брюнет в брезентовом плаще с капюшоном, и поинтересовался, что это Кузякин делает в его отаре.
-Да вот не спится, — пожаловался Кузякин. — А говорят, когда посчитаешь овец, приходит сон…
— Ну да, а тут пришел я, — буркнул пастух. — Ну и сколько ты их насчитал?
— Пятьсот семьдесят пять штук! — отрапортовал Кузякин.
— Так, а было шестьсот, — задумчиво сказал пастух и поудобнее перехватил герлыгу, длинный шест с крюком на конце. - Где еще двадцать пять?
— А я почем знаю? — пожал плечами Кузякин. — Видно, сперли, пока ты где-то шлялся. Сам-то где был?
— Да я это… Только на пять минут отлучился, — смутился чабан. — За куревом сходил.
— А что, оставить за себя некого было? — поинтересовался Кузякин. — Сейчас ведь время такое, все всё тащат, ничего без присмотра оставить нельзя.
— Да вот то-то и оно, что некого, — вздохнул пастух, закурил и гулко закашлял, отчего отара вся разом испуганно подпрыгнула на месте и брызнула врассыпную. - Сын со мной работал, да в армию ушел. Говорит, лучше там строем ходить, чем здесь строить этих глупых баранов.
Кузякин, дослушав его, сбегал и вернул отару на место, подгоняя овец разбойничьим посвистом
— Слушай, у тебя неплохо получается, — похвалил чабан, когда запыхавшийся Кузякин вернулся обратно. —  А не хочешь ко мне в напарники? Все равно ведь не спишь…
— Прямо и не знаю, — с сомнением сказал Кузякин. — Как-то это неожиданно.
— Я тебе платить буду. Натурой, — продолжал уговаривать его брюнет.
— Как это? — засмущался Кузякин и даже покраснел. — У меня нормальная ориентация, я на женщине женат.
— Дурачок, ты это чем подумал? — ласково сказал чабан. — Я тебе в счет зарплаты овцами буду платить. Пойдет?
— А что я с такой зарплатой буду делать?
— Ну, ты какой-то совсем не такой, — с досадой сказал чабан. — Ты когда-нибудь вообще баранину ел?
— Ну, ел. Я ее, можно сказать, даже люблю.
— Вот, — одобрительно сказал чабан, раздавив окурок о каблук сапога. — Овца — это и есть и баранина. Только пока живая.
— Так мне ее что, надо будет… того, как это… ну, убивать, что ли? — потрясенно спросил Кузякин.
— А как же! Добровольно она тебе мяса не даст, — авторитетно заявил чабан. — Разве что только шерсть. И то без особой радости. Ну, выбирай, чем будешь брать зарплату: мясом или шерстью?
— Лучше шерстью, — подумав, сказал Кузякин. Он вспомнил, что его теща умеет вязать, и ей иногда дальние родственники присылали из деревни вонючие посылки с овечьей шерстью, которую теща затем азартно теребила и скручивала из нее нить для пряжи.
— Ну, на сегодня твой рабочий день закончился, — сказал чабан. — Ты неплохо потрудился: и пересчет мне сделал, и разбежаться отаре не дал. Так что сейчас мы тебе настрижем зарплату…
Он ловко выхватил герлыгой из отары за заднюю ногу тучную овцу, посадил ее на курдюк и защелкал невесть откуда взявшимися огромными ножницами. С придушенно мекающей овцы шерсть стала сползать, как толстый вязаный свитер.
— Здорово! — восхитился Кузякин. — Я подобное только по телевизору видел. Так австралийские фермеры стригут.
—  Как видишь, не только австралийские, — горделиво сказал чабан, по небритым щекам которого струились ручейки пота. — Хочешь попробовать?
— Хочу! — азартно сказал Кузякин. Он тут же оседлал наполовину остриженную овцу и плотоядно защелкал ножницами…
— А-а-а, сволочь, что ты делаешь! — услышал вдруг Кузякин истошный вопль, и очнулся. Он обнаружил себя в супружеской постели, сидящим верхом на жене. В одной руке Кузякин держал маникюрные ножницы, а на кулак другой его руки были намотаны волосы жены. И эти волосы Кузякин пытался состричь.
От увесистой оплеухи Кузякин свалился на пол и жалобно забормотал:
— Извини, пупсик, я и сам не знаю, как это получилось. Не мог заснуть, начал считать овец, и вот…
— Я тебе покажу овцу, козел ты безрогий! — продолжала бушевать его дородная половина. — Ишь, чего удумал! Совсем уже сбрендил со своей пьянкой. Все, перебирайся на диван. Со мной ты больше спать не будешь!
Кузякин безропотно ушел в зал, на диван. И снова не мог долго заснуть: все думал, как там его новый знакомец один справляется с такой большой отарой, и кто же все-таки увел из нее целых двадцать пять овец? А может, уже больше? И Кузякин решил еще раз пересчитать отару…
,