Когда я об стену разбил лицо и члены
и все, что только было можно, произнес
Вдруг сзади тихое шептанье раздалось:
Я умоляю вас, пока не трожьте вены.

При ваших нервах и при вашей худобе
Не лучше ль чаю? Или огненный напиток?
Чем учинять членовредительство себе,
Оставьте что-нибудь нетронутым для пыток.

Он сказал мне: Приляг,
успокойся, не плачь, —
он сказал: — Я не враг,
Я — твой верный палач.

Уж не за полночь — за три.
Давай отдохнем.
Нам ведь все-таки завтра
работать вдвоем.

Раз дело приняло приятный оборот —
Чем черт не шутит — может, правда, выпить чаю?
— Но только, знаете, весь ваш палачий род
Я, как вы можете представить, презираю.

Он попросил: Не трожьте грязное белье.
Я сам к палачеству пристрастья не питаю.
Но вы войдите в положение мое —
Я здесь на службе состою, я здесь пытаю.

И не людям, прости, —
Счет веду головам.
Ваш удел — не ахти,
но завидую вам.

Право, я не шучу,
Я смотрю делово —
Говори, что хочу,
Обзывай хоть кого.

Он был обсыпан белой перхотью, как содой,
Он говорил, сморкаясь в старое пальто:
Приговоренный обладает, как никто,
Свободой слова, то есть подлинной свободой.

И я избавился от острой неприязни
и посочувствовал дурной его судьбе.
Как жизнь? — спросил меня палач. — Да так себе… -
Спросил бы лучше он: как смерть — за час до казни.

— Ах, прощенья прошу, —
Важно знать палачу,
Что, когда я вишу,
Я ногами сучу.

Да у плахи сперва
хорошо б подмели,
Чтоб моя голова
не валялась в пыли.

Чай закипел, положен сахар по две ложки.
— Спасибо! — Что вы! Не извольте возражать!
Вам скрутят ноги, чтоб сученья избежать,
А грязи нет, — у нас ковровые дорожки.

Ах, да неужто ли подобное возможно!
От умиленья я всплакнул и лег ничком.
Он быстро шею мне потрогал осторожно
И одобрительно почмокал языком.

Он шепнул: Ни гугу!
Здесь кругом стукачи.
Чем смогу — помогу,
Только ты не молчи.

Стану ноги пилить —
Можешь ересь болтать,
Чтобы казнь отдалить,
Буду дольше пытать.

Не ночь пред казнью, а души отдохновенье!
А я уже дождаться утра не могу.
Когда он станет жечь меня и гнуть в дугу,
Я крикну весело: Остановись, мгновенье, —

чтоб стоны с воплями остались на губах!
— Какую музыку, — спросил он, — дать при этом?
Я, признаюсь, питаю слабость к менуэтам,
Но есть в коллекции у них и Оффенбах.

Будет больно — поплачь,
Если невмоготу, —
Намекнул мне палач.
— Хорошо, я учту.

Подбодрил меня он,
Правда, сам загрустил:
Помнят тех, кто казнен,
А не тех, кто казнил.

Развлек меня про гильотину анекдотом,
назвав ее лишь подражаньем топору.
Он посочувствовал французскому двору
и не казненным, а убитым гугенотам.

Жалел о том, что кол в России упразднен,
Был оживлен и сыпал датами привычно.
Он знал доподлинно — кто, где и как казнен,
И горевал о тех, над кем работал лично.

— Раньше, — он говорил, —
Я дровишки рубил,
Я и стриг, я и брил,
И с ружьишком ходил.

Тратил пыл в пустоту
и губил свой талант,
а на этом посту
повернулось на лад.

Некстати вспомнил дату смерти Пугачева,
рубил, должно быть, для наглядности, рукой.
А в то же время знать не знал, кто он такой, —
невелико образованье палачево.

Парок над чаем тонкой змейкой извивался.
Он дул на воду, грея руки о стекло.
Об инквизиции с почтеньем отзывался
и об опричниках — особенно тепло.

Мы гоняли чаи,
Вдруг палач зарыдал:
Дескать, жертвы мои
все идут на скандал.

Ах, вы тяжкие дни,
палачева стерня.
Ну за что же они
ненавидят меня?

Он мне поведал назначенье инструментов.
Все так не страшно — и палач как добрый врач.
Но на работе до поры все это прячь,
чтоб понапрасну не нервировать клиентов.

Бывает, только его в чувство приведешь,
водой окатишь и поставишь Оффенбаха,
а он примерится, когда ты подойдешь,
возьмет и плюнет. И испорчена рубаха.

Накричали речей
мы за клан палачей.
Мы за всех палачей
пили чай, чай ничей.

Я совсем обалдел,
чуть не лопнул, крича.
Я орал: Кто посмел
обижать палача?!

Смежила веки мне предсмертная усталость.
Уже светало, наше время истекло.
Но мне хотя бы перед смертью повезло —
такую ночь провел, не каждому досталось!

Он пожелал мне доброй ночи на прощанье,
согнал назойливую муху мне с плеча.
Как жаль, недолго мне хранить воспоминанье
и образ доброго чудного палача.

Потрясающая история всей жизни нашей рассказанная одной ночью. Ваш Палач тоже рядом и говорит вам милые вещи даже смешит и предлагает как можно облегчить ваши неизбежные страдания при его же содействии… Тайна Высоцкого — это тайна незапамятных времен… Его творения не исчезают в потоке времени, а лишь набирают силу. Ибо дают Душам средства выражения, дают немым голос, возможность выкричать свою тоску боль и отчаяние… Истинный мастер, вдохновленный Музой способен так соединить слова с музыкой, что это намертво впечатывается в сознание и память услышавших, и присваиваются ими как родные. Каждая песня Владимира Высоцкого несет в себе послание такой силы, что рождает в душе горячий отклик, будит сердце и совесть…