Он болен. Болен!!! В такой тельняшке:
полоска света, пробелы бреда…
Искал он берег на донце фляжки
и мягкость глины в свинцовом кредо…
Он не хотел быть кроваво-лисьим,
мышино-беглым… и чёркал масти
и так любил не писать мне письма,
что жив наотмашь, что мёртв отчасти.
Он падал в руки… как горсть горошин
его ронялись альтернативы,
где он был — поднят, постигнут, брошен
и сразу найден… и был счастливым.
Он виртуозно иглой итога
мог сшить что хочешь и в этом крое
учился верить немного в — много
того, что верит. И был спокоен,
когда я рядом…
Ну, даже если
не как обычно… чуть-чуть сутулей,
за сотни вёрст засыпаю в кресле,
прошитом кресле лучом и пулей
и сворой мыслей… где в рукопашном
он распускался за строчкой строчка,
чтоб мне однажды сказать бесстрашно —
«К тебе не красться… Любить и точка.»
Не каждый голос за ветром в поле,
но если радость — в руке синица,
плевать хотел он на страх и боли
и мог представить и даже сбыться.
И все законы и все в них бреши
к чертям собачьим идти хотели…
Он был когда-то неверно взвешен,
чтоб мы сегодня легко летели.
И было плавно… друзья, враги и как отправитель и получатель,
он шёл на риски, когда другие
брели тихонько на выключатель
здоровых тех, кто вполне нормален,
а завершатся, ещё отснимем.
Делили космос последних спален
и оставались… и жили с ними.
И были… выли… нужней, но ниже,
чем вкус свободы, а значит пресно…
А он был дальше — настолько ближе,
что я сходила с ума от тесно…
И в этих ваших домах советов
он станет так же результативно
носить в кармане меня и лето
и знать, что будет…
Не быть — противно…