Как тяжело любить тех, кто рано умер, каждый из нас гробница с десятком мумий, времени очень мало, не до раздумий,
в каждом углу сияет иконостас.
Наша система отсчёта была двоичной, ярче и ярче — куда до нас Гаю Риччи, я не смотрю на мир, не ищу отличий,
но по лицу скользят миллионы глаз.
Все эти дни — расхлябанность, сель и серость, в небе гудит, горяч, бесконечный ксерокс, души Харону дарит жестокий Эрос,
Бог не успеет составить на нас досье.
Быть ли со мной — исключительно дело вкуса, псы и старухи ищут во мне Иисуса, вот у неё такой же платок и бусы,
я не смотрю, пропустите, мадам-месье.
Я начинаю выть от таких нагрузок, от непростых стихов и печальных музык, всё же намного лучше, чем слыть медузой,
медленно плыть за кем-нибудь на хвосте.
Если в душе осталась гнилая мякоть, ты не имеешь права сидеть и плакать.
«Не выходите на улицу, ждите знака», может, ещё покажут до новостей.
Если бы Бог был ведущим с приставкой теле-, я бы пришёл душой, потерявшей тело:
«Глупый вопрос возник. Раз осталось время,
я бы хотел (простите, что не по теме)
знать, сколько будет ещё смертей».