Семидесятые годы. Подмосковная деревня Дергаево, та, что в Раменском районе. Остановка автобуса «домиком». Помните? Три стены, крыша, а внутри — лавочка. Автобус до станции «Раменское» ходит по расписанию, и в воскресный день, ближе к вечеру, народа подходит столько, что вокруг «домика» остановки образовывется небольшое людское озерко, и самого остравка-остановки уже не видно. Только столб с электрическим фонарём, на котором закреплено расписание с номерами автобусов и временем их прибытия, возвышается над людьми, как пальма, на одиноком но, обитаемом островке.
Собравшиеся ждут автобуса: кому в город, по делам, перед рабочей неделей; а кто-то, в том числе и моя мама, возвращается от родственников, в Москву. Мамуля на выходные приезжала в гости к своей маме, моей бабушке, которая жила в этой деревне вместе с младшей дочерью, маминой сестрой, и двумя внучками, Наташей и Танюшкой, мамиными племянницами и моими, кстати сказать, кузинами.
Наконец, автобус, который все ожидали с таким нетерпением, плавно подкатывает к остановке, гостеприимно распахивая свои дверцы, и людское озерко, неторопливым ручейком постепенно перетекает в автобус, плавно заполняя всё его пространство.
Это вам не Москва, здесь народ культурный, себя и других, уважающий. Никто никого не толкает, пытаясь пролезть вперед. Потому, как люди прекрасно знают, водитель автобуса не закроет дверей, и не оставит пассажира без внимания. Это вам не Москва!
Так, вот! Пассажиры постепенно заполняли автобус, общую тишину в котором нарушал только голос кондукторши, продающей билетики. Женщина, восседала на автобусном кресле вроде королевы небольшого государства, под названием «рейсовый автобус» и раздавала «грамоты», проездные билетики, собирая при этом «дань» в свою кондукторскую сумку, «грамоты» сии позволяли находиться в её королевстве, а если серьезно, доехать до станции.
По этой простой причине все, кто оказался в автобусе, волей-неволей поворачивались в сторону кондуктора, дабы оплатить проезд. И, практически весь автобус, одновременно, стал свидетелем такой сцены, от лицезрения которой, раздался дружный врыв хохота с силой, сравнимой со взрывом, скажем, ручной гранаты.
Несмотря на всю свою предупредительность и внимательность, на сей раз, водитель недосчитался двух пассажиров, коим не суждено было в тот вечер добраться до заветной станции под названием «Раменское».
Внутри опустевшей остановки, на лавочке, что под крышей, остались два мужика-горемыки, один из них еще был в состоянии, хотя-бы, сидеть; другой же, от количества выпитого в гостях, так повлиявшего на его нынешнее положение, лежал, пребывая в состоянии «нестояния полного». Сидевший, видимо, что бы, хоть как-то облегчить другу нелегкую его участь и пытаясь привести в чувство, вливал в него из огромной двухлитровой бутыли мутную беловатую жидкость под названием «самогон», а возлежащий на лавке, нечленораздельно мыча, покорно поглощал её, и, видимо, не без удовольствия.
Эта картинка была столь яркой и живописной, что все пассажиры хохотали до слез.
Приехав, домой, и, поцеловав меня и папу, сразу после новостей о бабушке, тете и девочках, мама, вытирая слёзы от смеха, рассказала нам эту историю.
— Только, водителя было жаль! Народ в автобусе до самой станции смеялся. А, шофёр, он же, тоже, человек, и ему смешно. А, тут, вези людей! Ответственность-то, какая…
— А всё-таки, интересно, «дожали» они двухлитровку-то, или «сдались»? — спросил хохотавший отец.
И обращаясь ко мне, добавил:
— Ой, Людка! Не думал я, что придётся Владимира Семёновича (Высоцкого) подправить, чуток. Ничего не попишешь — жизнь, она сама коррективы вносит. Ну, да, ладно, он мужик умный! Надеюсь, в обиде не будет!
— Как это? — удивленно спросила я.
— Эх, бедолага! Лежи, Серега! — сказал он, звонко хлопнув в ладоши.