- Спи! — Он поправил одеяло и взял ее за руку. — Завтра у нас будет еще один день. Целый день, представляешь?
Она послушно закрыла глаза, улыбнулась:
- Споешь мне что-нибудь?
- Колыбельную?
- Просто песенку. Про снег. Про Новый Год. И про исполнение желаний.
- Спою. — Он знал очень много песен. А если подходящей песни не существовало, он сам ее придумывал.

«Снежинки — маленькие феи,
Кружат, скользят с небес к земле.
И на душе у всех теплеет,
И год встречаем мы в тепле…»

* * *

Его привезли перед Рождеством, два года назад, тихим снежным утром. Он лежал в большой черной коробке, похожей на гроб, и она, посмотрев на него, даже немного испугалась. Но потом он открыл глаза, улыбнулся и сказал:
- Здравствуй, бабушка. Как тебя зовут?
- Ангелина, — ответила она, отчего-то смущаясь.
- А я Джонни. Друг. Будем знакомы… — У него был приятный голос с легкой хрипотцой, так похожий на голос ее внука — единственного сына единственной дочери.
- Будем знакомы, Джонни, — сказала она, кутаясь в старое пальтишко, и не зная, радоваться ли этому знакомству.

* * *

Он закончил петь, помолчал немного, слушая ее дыхание, зная, что она не спит, а потом спросил:
- Помнишь, как мы встречали наше первое Рождество?
- Да. Ты приготовил индейку, а я сделала пирог.
- А потом я нарядился Сантой.
- И я тебя немного боялась.
- Ты просто еще не привыкла тогда.
- Да.
- Сейчас не так.
- Совсем не так.
- И дальше будет еще лучше.
- Да. И однажды он вернется.
- Обязательно.
- Спасибо тебе, Джонни. — Она не открывала глаз.
- Спи, Ангелина. — Он держал ее за руку.

* * *

Она выиграла его в лотерею. Купила билет у постучавшегося в дом распространителя, только лишь для того, чтобы этот напористый молодой человек поскорей убрался.
А ненужный билет этот принес ей счастье.
Ей было восемьдесят три года, она плохо видела и не очень хорошо слышала, она мучалась одышкой, и боялась за свое сердце. Она уже не верила, что ее жизнь может измениться. Она считала, что ее жизнь может лишь закончиться. Не то, что бы она ждала смерти, но она часто — вернее, постоянно — о ней думала.
А потом — после того Рождества — все вдруг переменилось.
И она уже не раз размышляла о том, как бы найти того коммивояжера и поблагодарить его.

* * *

Она заснула, и он осторожно отпустил ее руку.
В окошке светилась рябая луна, старинные ходики на стене звонко отщелкивали секунды, в каминной трубе вздыхал ветер.
- Он вернется, — прошептал робот Джонни. — Завтра или послезавтра. Я нашел его. Нашел для тебя…
Это было непросто.
Дочь Ангелины погибла в тридцать две года. Ее сына поместили в приют, разрешив бабушке навещать внука лишь два раза в неделю. Но она навещала его гораздо чаще, иногда забирала домой на несколько дней — воспитатели смотрели на это сквозь пальцы. Все же она была его бабушкой. Глупо запрещать ей видеться с внуком, даже если суд по каким-то причинам и решил иначе.
А потом внук пропал. Стал совершеннолетним, уехал учиться в другой город — и пропал. Первое время он напоминал о себе открытками — все они и сейчас лежат в ящике комода — а потом…
Потом он пропал совсем.
Но она ждала. Если не его самого, то хотя бы открытку. Может быть, на день рождения… Или на Рождество…
- Он вернется… На Рождество…
Рон Гедрок — так звали внука. Этим именем были подписаны все открытки. А почтовые штемпеля и незримые электронные маркеры послужили отправными точками для Джонни, с них он начал свои поиски.
Он многое узнал. И решил, что Ангелине знать это не следует.
У Рона Гедрока жизнь не сложилась. Сперва, вроде бы, все шло, как у людей, и не понять, где вдруг что-то треснуло, надломилось, повернулось. Не лучшей стороной повернулось…
Рон попал в тюрьму.
За мелкую кражу.
Он уже не учился и не работал, жил в каких-то трущобах, получал мизерное пособие, водился с сомнительными личностями, занимался сомнительными делами. За ним присматривала полиция, власти подозревали, что он связан с торговцами какой-то гадостью.
Но посадили его за то, что он украл из маркета два пакета сублимированного мяса.
- Я написал ему письмо. От твоего имени.
Рона Гедрока выпустят перед самым Рождеством. Он сам укажет место, где будет жить. Его подыщут работу. И будут присматривать за ним какое-то время. Незаметно и ненавязчиво.
- Он приедет к нам, бабушка Ангелина…

* * *

Джонни вешал над входной дверью гирлянду, и так увлекся, что не обратил внимания на то, как на улице остановился желтый кар, как хлопнула дверца, и скрипнула калитка.
Высокий человек в черном плаще и в мятой шляпе остановился на расчищенной дорожке и какое-то время следил за действиями робота. Потом он хмыкнул и громко сказал:
- Эй, железяка, правый край выше подними.
Джонни повернулся, сказал неуверенно:
- Я ровняю по косяку.
- А он перекошен, ты ослеп, что ли? Равняй по карнизу, бестолочь.
- Меня зовут Джонни. Я друг.
- А я Рон. Рон Гедрок. Слышал о таком, железяка?..
Рон Гедрок выглядел лет на сорок, хотя в действительности ему недавно исполнилось двадцать девять. Его обвислые, землистого цвета щеки были небриты, маленькие вялые глазки прятались под опухшими веками, серые подглазины были похожи на гниль.
- Да, Рон. Мы ждем тебя.
- Ты ждешь меня, железяка? — усмехнулся Рон. — А какое тебе до меня дело?
- Я друг бабушки Ангелины. А ты — ее внук.
- Ну-ну… Как старушка себя чувствует? Здорова? В разуме еще?
- С ней все хорошо.
- Честно говоря, я и не думал, что она жива… Пусти-ка меня в дом, железяка. Подвинься… Давно я тут не был…

* * *

Рождество они встречали втроем.
Бабушка Ангелина была необычно суетлива, она торопилась сделать как можно больше дел, произвести как можно больше движений, сказать как можно больше слов, будто боялась, что сейчас вдруг все завершится, и ее семья — ее настоящая семья — пропадет, разбежится, кончится.
Джонни, напротив, говорил мало, он старался держаться рядом с Ангелиной, подхватывая все, что валилось у нее из рук, помогая поднять то, что она поднять не могла, подсказывая ей имена и названия, которые она не могла вспомнить.
А Рон ел и пил. Неуверенно улыбался. И посматривал по сторонам.
Он оценивал дом.
- Ты совсем не изменился, — вздыхала бабушка Ангелина. — Ты всегда был похож на деда, и со временем это все заметней. Сколько же лет прошло?.. — Она вспоминала прошлое, и выцветшие глаза ее начинали блестеть влагой. Джонни подавал ей чистый платок, и она прятала в нем лицо. — Мама твоя ведь совсем молодая была… А губы у тебя от нее… А все остальное — от деда… — Она хотела встать, чтобы принести фотоальбом, но Джонни опередил ее. — Смотри, ты — вылитый он… — Она перелистывала страницы, показывала старые фотографии и сама не могла на них налюбоваться — она плохо видела, но зато хорошо помнила…

* * *

А потом был Новый Год — еще один семейный праздник, чуть менее пышный, но не менее радостный.
Они встретили его на улице; они смотрели, как распускаются в небе астры фейерверка. И Рон, глядя в небо, вдруг сказал:
- Я знаю, кто ты такой, железяка. Я догадался, да.
- Его зовут Джонни, — сказала Ангелина, и ахнула, когда очередной залп салюта расцвел в небе целым букетом.
А ночью, когда старая Ангелина спала словно ребенок, а железный Джонни в колпаке Санта Клауса сторожил ее сон, Рон спустился в подвал и что-то там делал почти до самого утра.

* * *

Новая жизнь вполне устраивала Рона. По крайней мере, на этом этапе. Старые дружки его потеряли, и он не очень расстраивался по этому поводу — за ним числились кое-какие долги, недостаточно большие, чтобы его начали искать, но весьма значительные для него персонально. Возвращаться к своим старым занятием он тоже не горел желанием — он понимал, что в этом случае рано или поздно снова угодит за решетку. А ему туда очень не хотелось.
Новая работа ему не то что бы нравилась, но он с ней смирился. Она была необходимой платой за свободу. И он не считал, что эта плата столь уж велика. На работе иногда было весело и порой интересно. За работу неплохо платили, и эти деньги он мог тратить только на себя — ему не надо было оплачивать квартиру и еду. Все это было у бабушки.
В некотором роде, он был ей благодарен. Он хорошо помнил, как любил раньше ее визиты, как ждал конфет и подарков. Что-то шевелилось в его душе и сейчас, когда он видел ее, слышал. Он понимал, что она любит его. Любит таким, какой он есть. Он не рассказывал ей, чем занимался все эти годы, и она, кажется, даже не знала, что он сидел в тюрьме. Но он не сомневался — узнай она все, ее отношение к нему не изменится.
Он — ее внук. Единственный родной человек.
Человек…
Было еще одно близкое существо. Не кошка, не собака, не хомячок какой-нибудь. Железяка с пластмассовым лицом, похожим на театральную маску.
Иногда Рон, глядя как Джонни ухаживает за бабушкой Ангелиной, чувствовал нечто похожее на ревность.
И злился.
Но еще больше он злился, когда думал о том, что за ним постоянно наблюдают.
Он ненавидел слежку с детства, с приюта. Там было полно камер, воспитателей и доносчиков. Нельзя было даже в туалет сходить тайно, интимно — в унитазы были встроены датчики, они фиксировали, кто воспользовался туалетом, как именно, в какое время, они анализировали испражнения и сообщали наверх, если в анализе было обнаружено что-то подозрительное… А потом был колледж и кампус. Рон думал, что студенческая жизнь будет куда более свободной. Он ошибся. Те же камеры, те же воспитатели, те же добровольные шпионы. Рон ненавидел доносчиков, а когда благодаря одному из них его вышвырнули из колледжа, он возненавидел их сто крат сильней.
Это они — камеры, воспитатели и доносчики — сломали ему жизнь.
Так думал Рон.

* * *

- Эй, железный друг, подойди. — Рон стоял возле открытого хода в подвал. — Помоги мне кое-что поднять.
- Да, конечно, — с готовностью отозвался Джонни.
Раз в месяц, обычно по субботам, Ангелина ходила в церковь. Роботов в храм не пускали, поэтому Джонни оставался дома. Он лишь провожал Ангелину до такси, а потом встречал ее у калитки. Она отсутствовала два часа — всегда.
Два часа одиночества. Один раз в месяц…
- Она скоро вернется, — сказал Рон подошедшему роботу. — А мы подготовим ей сюрприз.
Железные ноги опустились на металлические ступени. Реагируя на движение, зажглась подвальная лампочка.
- Что тебе поднять, Рон?
- Сейчас покажу. Спускайся, не загораживай проход…
В подвале было холодно. С водопроводных труб капала вода, на бетонном полу темнели пятна сырости.
- Так что ты хотел, Рон?
- Там, у дальней стены.
- Что именно, Рон?
У дальней стены стоял верстак, заваленный инструментами. Рядом громоздились картонные коробки, из-под них выглядывал огромным стеклянным глазом старинный монстр-телевизор.
- Здесь ничего нет, — Джонни крутил головой. Совсем как человек.
- Посмотри под ноги, — сказал Рон и нажал красную кнопку, свисающую с потолка на проводе. Утробно зарокотал мотор, установленный на чугунном основании, закрутились блоки, загремела цепь, наматываясь на толстый вал…
- Здесь трос, — сказал Джонни. — Просто трос.
- Не просто, — ответил Рон. — Посмотри внимательно, и увидишь, что это петля.
Стальной трос зашипел змеей, скользнул по бетону, оплел ноги Джонни, сдирая розовый теплый пластик кожи, взлетел к потолку.
- Что?.. — подавился вопросом опрокинутый, вздернутый Джонни.
- Хочешь знать, что происходит, железяка?.. — Рон накинул аркан на правую руку робота; левую руку поймал ржавым капканом, привязанным к длинной палке. — А ничего особенного… — Он натянул веревку, насколько мог, привязал свободный конец к скобе, торчащей из стены. — Я тебя четвертую, разделаю, распотрошу… — Палку с капканом Рон медной проволокой примотал к трубам. — Я ненавижу таких как ты.
- Но я ничего не сделал… — Джонни слабо трепыхался. Ему никогда раньше не приходилось висеть вниз головой, и сейчас ему казалось, что весь мир перевернулся. — Я — друг.
- Вы всегда называете себя друзьями… — Рон шагнул в сторону, наклонился, поднял тяжелое кайло. — Вы говорите, что хотите сделать как лучше… — Он перехватил отполированную рукоять, сплюнул на бетонный пол. — Говорите, что заботитесь о моем благе… — Он тяжело дышал, глаза его сузились, как у снайпера, выбирающего жертву. — Говорите, что лучше меня знаете, что мне надо. И следите, следите, следите. Ненавижу!..
Первый удар пришелся роботу в висок. Взвизгнув, смялся металл черепа, посыпалась стеклянное крошево разбитого глаза, вязкое масло — словно загустевшая мертвая кровь — тонкой ниточкой черкнуло пол, нарисовав на нем черный иероглиф.
- Я знаю, ты работаешь на них. Они смотрят на меня твоими глазами. Они слышат меня твоими ушами. Ненавижу!..
Второй удар выбил Джонни решетку динамика. Шмотком мяса отлетела к верстаку оторвавшаяся силиконовая губа. Белая пена залила развороченный рот.
- Ты вещь. Наша вещь. Что хочу, то и сделаю. А ты не смей делать то, что я ненавижу!..
Третий удар вспорол жестяной бок, вывалил наружу требуху проводов и шлангов.
- Я хоть иногда хочу быть собой… Я хоть иногда хочу быть один…
Рон, тяжело дыша, отложил кайло. Руки его дрожали, уголок рта подрагивал.
- Уж извини, железяка. Тут уж или я, или ты…
Он взял с полки дисковую пилу и воткнул вилку в розетку удлинителя.
У него было запасено еще много инструментов.

* * *

- А где Джонни? — спросила бабушка Ангелина, удивившись тому, что у калитки ее встретил не робот, а внук.
- Пошел в магазин. И пропал. — Рон выглядел встревоженным. — Вот уже полчаса как должен был вернуться. — Он посмотрел в конец улицы, словно действительно ожидал там увидеть Джонни. — Может, случилось что?
Они направились по тропинке к дому, то и дело оглядываясь.
- У нас же все есть, — недоумевала бабушка Ангелина. — Он же вчера весь холодильник забил.
- Он хотел что-то особенное купить. Сюрприз сделать.
- Это так на него похоже… Он ведь вернется, правда? — бабушка Ангелина остановилась перед крыльцом и с надеждой посмотрела на внука.
- Конечно, вернется, — заверил ее Рон и осторожно взял за руку.

* * *

Три недели она почти не спала, прислушивалась к каждому шороху на улице, подолгу сидела у окна, часто выходила на улицу, иногда забывая одеться, стояла, держась за невысокий забор. У нее пропал аппетит, к ней вернулись забытые болячки — бабушка Ангелина стремительно возвращалась в свой возраст.
А Рон делал вид, что занят поисками.
- В магазине его не было, — докладывал он. — Соседи тоже ничего не видели…
- Может, заявить в полицию?
- Я уже это сделал…
Полицейские приехали на обычном такси. Они были похожи на обожравшихся охотничьих псов, у них были ленивые умные глаза и слюнявые вялые рты. Рон запретил Ангелине разговаривать с ними, он отвел их в сторону, и долго объяснял, агрессивно жестикулируя, что у старушки пропал кот Джонни, и она сейчас немного не в себе, а кот был породистый, возможно, он не просто сбежал, а его увели, украли, и было бы неплохо его вернуть, ведь таких котов немного, он почти чемпион, а бабушка в нем души не чает, чуть ли не за члена семьи считает, почти что за человека, иногда даже заговаривается…
- Они сказали, что роботов часто воруют, — отчитывался Рон, когда полицейские убрались. — Находятся умельцы, которые их перепрограммируют.
- Но он живой?
- Живой, — соглашался Рон, хотя точно знал, что Джонни мертв.
Джонни никогда не был живым.
- Может, все же, он вернется?
- Все может быть. Могло так получиться, что у него в мозгу что-то замкнуло, и он просто заблудился… Как знать…
Шли дни, и бабушка Ангелина постепенно стала привыкать к тому, что Джонни больше нет рядом. Но иногда она надолго уходила в свои мысли, цепенела, вздыхала тяжело, и Рон знал, о чем она сейчас думает, что вспоминает.
Шли недели — Джонни не возвращался, а бабушка Ангелина все еще его ждала. И бывали моменты, когда Рон, глядя на нее, жалел о том, что он сделал.
И злился…
А потом кончилась зима.
А потом было лето.

* * *

- Вряд ли Джонни вернется, — сказала она однажды, и Рон вздрогнул. Он не ожидал услышать это.
- Прошло слишком много времени, — сказала она задумчиво и посмотрела на ходики. Она уже давно не видела ни стрелок, ни цифр, но последнее время она стала замечать, что не может разглядеть и циферблат.
Ее зрение ухудшалось.
- Наверное, я скоро совсем ослепну, — вздохнула бабушка Ангелина. — А потом умру… Как жаль, что роботам нельзя ходить в церковь. Значит, мы не встретимся и на небесах…
Рон молчал.
- А может быть я умру раньше, чем ослепну. Это было бы хорошо.
- Ты проживешь еще долго. — Он погладил ее руку, и вспомнил, как это делал Джонни. — С тобой все будет хорошо.
Она улыбнулась ему:
- Спасибо… Я так рада, что ты нашелся. Что ты сейчас рядом. Я так этого ждала. Много-много лет…
Рон смутился. Спросил неуверенно, тихо:
- А ты… ты ждала меня так же, как ждешь его?
Она не услышала.
Но Рон знал ответ. И злился.
Злился на себя.

* * *

Лето прошло незаметно.
Осень тянулась долго.
А потом высыпал снег, и время застыло совсем.
Бабушка Ангелина лежала в постели и тихо болела. Она совсем ослабела; иногда казалось, что ей не хватит сил для следующего вдоха. Рон сидел рядом и дышал вместе с ней.
- Помнишь наше прошлое Рождество? — спросил он. — Я тогда так объелся, что едва поднялся из-за стола. А ты все рассказывала о маме, о дедушке, обо мне…
- А потом Джонни принес альбом с фотографиями, — чуть слышно сказала бабушка Ангелина.
Рон кивнул.
Они молчали так долго, что автоматика притушила свет, решив, что люди заснули. Но Рон встрепенулся, и матовые лампочки вновь накалились.
- Скоро новое Рождество. И Новый Год. Ты веришь в чудеса, бабушка? Я помню, ты всегда мне говорила, что они есть… Я помню твои чудеса…
На стене ходики звонкими щелчками отмеряли время. И Рон вдруг понял, что если бабушка умрет, то эти старинные часы остановятся. И тогда умрет сам дом — ведь ходики — это его сердце.
А вместе с домом умрет и время.
Время его короткого детства.

* * *

Темной тихой ночью за день до Рождества, когда бабушка Ангелина спала, Рон спустился в подвал и до самого утра что-то там делал.

* * *

- Просыпайся… — что-то холодное коснулось ее руки. — Просыпайся, бабушка Ангелина.
Она открыла глаза.
Светлое блестящее лицо склонилось над ней.
- Джонни? — выдохнула она, не сомневаясь, что видит сон.
- Это я. Джонни. Друг… — Его голос был похож на голос внука. — Я вернулся, но ненадолго.
- Ты… — Она чуть приподняла голову, пытаясь разглядеть черты его лица. — Где ты пропадал? С тобой что-то случилось?
- Меня сбил кар, когда я переходил дорогу. Но эти люди подобрали меня и отремонтировали. Если бы не они, я был бы сейчас на свалке.
Она провела сухой рукой по его лицу, поняла, что у него нет одного глаза, а правый висок помят.
- Так я не сплю? Это правда ты?
- Я. — Он улыбнулся ей — она поняла это по его голосу. — Джонни. Твой друг.
- Я так ждала, — она беззвучно заплакала. — Так ждала… Я уже не верила… А где Рон? — спохватилась она, и ее глаза прояснились.
- Он спит. Не надо, чтобы он меня видел.
- Почему?
- Мне кажется, он меня не любит. Пусть спит.
- Я скажу, что ты приходил.
- Ладно… — Он взял ее за руку. — Ты болеешь?
- Да… Немного… — Она прикрыла глаза. — Джонни…
- Что?
- Почему ты не можешь с нами остаться?
- Те люди. Они вложили в ремонт много денег. Я признателен им, я все должен отработать. И у них есть маленькие дети. Я не могу их оставить. Может быть, позже. Но только не сейчас. Они так ко мне привязались…
- Тебе хорошо с ними?
- Да. Мне там нравится. Но я постоянно вспоминаю о тебе.
- Джонни… — Она крепко сжала его железные пальцы, не зная, что делает больно внуку. — Джонни…
- Выздоравливай… — Его голос дрожал. — Я еще приду. Скоро. На Новый Год. Я буду тебя навещать, ты только поправляйся…

* * *

Она поправилась.
И жила еще долго. Потому, что рядом с ней был любимый внук Рон. Потому, что иногда ее навещал старый друг Джонни.
Странное дело — Джонни появлялся, лишь когда Рон куда-нибудь уходил; они словно специально избегали встреч. Но иногда бабушка Ангелина просила Джонни что-нибудь спеть, и когда она слушала его песню, ей начинало казаться, что сейчас, здесь они собрались все вместе — все трое — ее настоящая крепкая семья.

«Снежинки — маленькие феи,
Кружат, скользят с небес к земле.
И на душе у всех теплеет,
И год встречаем мы в тепле…»

Именно эту колыбельную когда-то давным-давно она пела своему маленькому внуку.
Именно эту колыбельную так любил петь ей Джонни.