Аллегория в живописи

Аллегория в живописи занимала на определенном этапе развития искусства значительное место. Большинство художников, в той или иной степени, отдало должное аллегории в живописи.

В этимологическом смысле аллегория — это говорящий образ, это способ говорить посредством образа. Это средство дать жизнь абстрактному понятию, одушевить его. Аллегория в живописи делает сложное ясным, идею — видимой.

Греки не были склонны к аллегории. Не получила она широкое распространение и в Риме до периода империи. В своей изобразительной ипостаси аллегория несовместима с платоновской теорией идей, которые определяются как чисто интеллектуальные формы. Платон полагает, что художник неспособен удовлетворять требованиям разума, поскольку он довольствуется простой видимостью вещей, т. е. только аспектом воспринимаемой реальности, удаленной от идеи.

Надо дождаться первых проблесков Возрождения, чтобы увидеть, как художники берутся за аллегорию. До тех пор она сохранялась в поэзии. Это пробуждение интереса к аллегории в живописи, несомненно, некоторым образом связано с новым открытием горациевской программы, обобщенной в знаменитой формуле «un picture poesis». Аллегория персонифицирует порок и добродетель, она является синтетическим выражением сложности интеллектуальной деятельности.

Но «идеи», выраженные таким образом, уже не являются трансцендентными платоновскими сущностями. Они суть формы, в которые интеллект облекает результаты своего взаимодействия с реальностью. Фома Аквинский писал: «Идея — это внутренняя форма понимания. И через посредство воли художника мы подражаем ее эффектам».

Таким образом, в точке, где встречаются Средние века и Возрождение, мы сталкиваемся со своего рода инверсией платоновской теории. Живописные аллегории уже больше не затемняют истину, как полагал Платон, но обнаруживают ее в самом сердце земного бытия. И в этом облике, облике аллегории, истина становится отправной точкой для перехода от чувственно воспринимаемого мира к реалиям духовного порядка.

Цель аллегорического изображения — выделить из разнообразия видимого мира нечто, связанное с самой сердцевиной вещей и явлений. Это проблема не только придания формы тому, что создано разумом, но также и тому, что относится к сфере человеческих страстей. Поэтому лицо — наиболее подходящая форма. Оно обладает способностью выражать как рациональное, так и иррациональное.

Аллегорические лица — материальная форма, данная внутренним идеям, о которых упоминает Фома Аквинский. Они могут стать настоящим языком, целым репертуаром знаков, во-первых потому, что посредством него можно выражать содержание мыслей, а также потому, что каждое изображение является одним из элементов этого синтетического языка. Однако никто не станет отрицать, что искусство XVII — XVIII веков породило массу смутных, безвкусных и в целом очень скучных аллегорий.

Подобно тому, как некоторые астрофизики сейчас верят, что Вселенная есть форма Бога, аллегория может быть определена как человеческая форма божественного порядка, а также, парадоксальным образом, и как возможная форма беспорядка, как-то показывает нам фреска братьев Лоренцетти «Аллегория доброго правления» в Сиене.

Таким образом, аллегория определяет реальность как новое поле опыта для разума. Тем самым она отводит роль, прежде предназначавшуюся философам, художнику, делая его ответственным за постижение действительности. Но поскольку в аллегории все еще сохраняется смешение этики с эстетикой, она сковывает их свободу. До XIX века живопись продолжает понимать красоту как выражение истины.