Мне трудно с тобой говорить на простом языке —
Он мне непонятен давно, как шумерские книги
/На тонких дощечках сверкают и множатся блики,
Лилит восседает на царственно-алом коне/.
Я соткан из букв, как иные — из крови и цифр,
Из кодовых слов, междометий сурового Бога.
В моём алфавите обходятся с буквами строго,
Когда нарушается строй и ломается шифр.
Не смейся над теми, кто больше не в силах понять,
Что Бог не живёт в наших храмах, как в тесной квартире
/Вздохнёт Оппенгеймер, и яблочком, выбитом в тире,
Отравится Тьюринг, но всё же продолжит считать/.
И мне разреши говорить на моём языке —
На жарком и жадном, с серебряной нитью Прованса —
До первого па предпоследнего галльского танца,
До чёрной пастушки на царственно-белом коне.
Но это — потом… А сейчас говори обо всём —
На том, на своём, что дарован не всем от рожденья.
Пока мы не взяты бесшумным и бурным теченьем
Шумерского бога с его золочёным веслом.